Хаффман, белый, как мел, огибает Дину и цепляется за раввина, кладет руку на его плечо, чтобы удержаться на ногах.
И все же Дуви — он не робкого десятка — вставляет свое слово:
— Быть при смерти и бояться, что никто не прочтет по тебе молитву, — положение нешуточное.
Ларри меряет Хаффмана взглядом. Рядом с костлявым Роем Хаффман кажется еще приземистее и упитаннее. Он, по мнению Ларри, заслуживает такой же отповеди: «И вы тоже себе мозги трахайте!» — но Ларри этих слов не произносит.
А произносит вот что:
— Мой отец придавал этому большое значение. Но он умер не в страхе. Не из-за меня. Как бы жестоко ни было намекать…
— Я не намекала, — говорит его сестра. — Я сказала прямо. Сказала, потому что знаю.
— Я тоже был рядом с ним, — говорит Ларри, — и уходил он светло. Он ушел умиротворенно, зная, какой я на самом деле. — И буквально вопит: — Я хороший мальчик! Он сам мне сказал.
На него смотрят пристально, смотрят с сочувствием. Как он жалок!
Дина вновь спрашивает, на сей раз спокойно:
— Ты пообещаешь, что будешь это делать — читать молитву?
— Не пообещаю и не буду молиться, — говорит Ларри. — Ни с людьми, ни сам по себе. Я стану делать это дома, когда будет правильное настроение. Стану чтить своего отца на свой манер. И я верю — совсем как вы верите во все такое, — что это ничуть не хуже.
— Но это не так, — говорит сестра, отчаявшись. — А Бог сделал тебя тем единственным… единственным, кто для этого предназначен.
— Но почему? — вопрошает Ларри. — Дина, почему ты не можешь это делать? Почему бы тебе не читать эти долбаные молитвы? Если в нашей семье ты — тот самый человек, на которого папа мог положиться, если, черт возьми, он оставил тебе на сохранение свой прах, возложи на себя обязательства, которые к этому прилагаются. Читай кадиш сама.
— Я же девочка! — говорит она. — Не могу.
— Во-первых, ты женщина, — говорит Ларри. — Но вторых, наведи порядок в своей религии.
А раву Рою он говорит:
— Нелепо застревать в тупом Средневековье. Введите равноправие. 1999 год на дворе. Давно пора. Наведите порядок в своей общине. Разрешите Дине читать молитву!
Раввин со страдальческим лицом опускается на край раздвинутого дивана.
— Да ладно вам, ребе, — говорит Ларри. — Скажите ей, что это нормально, и это станет нормальным. Станьте первым отважным раввином, который это разрешит.
— Это устроено не так, — отвечает Рой.
Ларри оборачивается к Хаффману:
— А вы, Дуви? Почему бы вам не навести глянец на отсталые позиции раввина? Чтоб стали приемлемыми.
— Эти позиции не отсталые, — говорит Дуви.
— Отлично. — Ларри обращается к сестре, словно те двое уже ушли. — Почему бы не поручить это Ави? «Второй сын» — всегда называл его папа. Он и так молится, наверно, раз пятьдесят на дню.
— Ави — мой муж. Не кровный родственник!
— Тогда твоему мальчику.
— Хочешь услышать ругань, зазнайка? — говорит сестра. — Хочешь услышать грязную ругань, ах ты, брат говенный? Хочешь, чтобы ребенок соблюдал траур вместо тебя? Он даже не на очереди. Нет, Ларри. Никто, кроме тебя.
— Ну тогда, мне сдается, наш отец попадет в Ад.
Этими словами Ларри попадает в больное место, хотя вроде бы в него не метил. Дина, потеряв самообладание, начинает причитать. А уняв рыдания, говорит:
— Да, братик, когда ты хочешь нагадить, жестокости тебе не занимать.
— Ой ли? Пустяки по сравнению с твоими словами, что отец умер в страхе… из-за меня.
— Тогда докажи, что его страхи были напрасны, — говорит Дина, — и сделай то, что обязан!
— Сделаю. Клянусь сделать, — говорит он. — Но сделаю на свой манер!
В этот самый момент его сестра смотрит на равнина, который каким-то образом, чуть ли не путем левитации, оторвался от дивана. Сестра, надеясь на спасение, оборачивается к этому человеку и к общественному институту, который тот здесь представляет.
Ларри поддерживает ее: наконец-то они оба на одной стороне.
— Да. Уладьте это, ребе! — говорит он. — Посмотрим, какие способы у вас есть.
Рав Рой делает глубокий вдох, напыживая грудь, словно голубь. Внезапно он кажется совсем другим — готовым все разрулить. Когда он глубокомысленно тянет себя за бороду, Ларри впервые кажется, что перед ним настоящий раввин.
— Со стороны вашего отца, — приступает Рой, — никого из братьев не осталось в живых?
— Никого, — говорит сестра Ларри. — Ни одного мужчины ни в одной ветви — только этот, единственный, ни на что не годный сын. Единственный мужчина. Вот только мужчина ли?