– Доченька, муж может быть опорой или обузой, – вдруг проговорила мать. – Тут дело не в красоте или богатстве. Тут другое. Если он обуза, то каким бы он не был золотым, с ним жизнь не проживешь. В любом дворце с таким будет не жизнь, а мучение. Он и себя, и тебя измучает.
– Мне хочется, чтобы он был добрым и ласковым, – нерешительно произнесла Розочка.
– Дело не в ласковых словах, хотя это тоже очень нужно. Дело в том, готов ли он стать всем для тебя, а ты – для него. Сможет ли твой будущий супруг защитить тебя, поддержать в трудную минуту. А таких минут, поверь мне, будет очень много. Зато если муж – опора, то все будет хорошо. Ты будешь каждый день открывать в нем новые и новые достоинства, будешь любить его так, как любят самое дорогое в жизни.
– Папа говорил, что мой жених из хорошей семьи и будет хорошим коммерсантом.
– Это важно отцу. Наверное, это и мне важно. Я не хочу, чтобы моя дочь мыкалась с хлеба на воду. Но для тебя важнее – твой ли это человек. Его ли ты половинка. Это трудно объяснить; сама почувствуешь.
Вот и думала Розочка, сидя рядом с сестрой в закрытом экипаже, как она должна это почувствовать? А что делать, если он не твой? Бежать? Глупо как-то выходит – как в плохих книжках, которые отбирала у нее мадам Поли, исполняющая роль бонны и советчицы. Еще больше беспокоило Розочку то, что взрослые называли невнятными словами «супружеский долг». Мадам Поли рассказывала ей об этом долге. Почему-то она говорила, что это – неземное наслаждение. Но Розочке даже думать об этом было стыдно и неприятно: она – и какой-то незнакомый мальчишка, который почему-то станет ее мужем?..
До Бобруйска можно было доехать ночью. Но отец решил, что лучше будет заночевать в трактире по дороге, а уже утром приехать к будущей родне.
Ночь прошла ужасно. Розочка долго не могла заснуть. Сестра веселилась вовсю, приставала с неприличными разговорами. Розочка даже ответила ей как-то резко, от чего сама смутилась. Когда же сон, наконец, сморил ее, начались кошмары. Кто-то непонятный – но она знала, что это ее муж – гнался за ней, кричал грубые слова. Она, почему-то в ночной сорочке, убегала от него, падала, снова убегала. От ужаса Розочка часто просыпалась. Утром, все еще под впечатлением от страшных снов, Розочка, с трудом уложив непокорные волосы и едва приведя себя в порядок, села в экипаж.
Отец был весел, шутил. Вера с неодобрением рассматривала разбитую мостовую и невысокие домики Бобруйска. Только Розочка не могла отвлечься. Она опустила голову, стараясь ничего не видеть и не слышать. Ей казалось, что ее все бросили и принесли в жертву. Хотелось плакать.
Наконец, они подъехали к необычному двухэтажному деревянному дому, очень красиво украшенному резьбой, с огромными окнами и изящной лестницей. На лестнице, возле которой они остановились, стояли высокая пожилая дама в строгом темном пальто, женщина и мужчина помоложе и юноша, почти мальчик, в черном фраке и пальто, наброшенном на плечи.
Он был невысоким, но с широкими сильными плечами, синими-синими глазами и такими же, как у Розочки, неуправляемыми кудряшками, только русого цвета. Открытое и простое лицо, которое немного портили тонкие губы. Взгляд мальчика был таким напряженным и взволнованным, что Розочке вдруг захотелось его пожалеть.
Первая встреча с будущей женой получилась не слишком удачная и очень беспокойная. Холодным осенним утром к дому, где на крыльце уже стояли бабушка, ее младший сын Эфроим с женой и сам Додик (все торжественные, в праздничных одеяниях), подъехал закрытый экипаж. Из открывшейся двери, не дождавшись слуги, выскользнула тоненькая девчушка в теплом пальто и кокетливой шляпке. Она внимательно осмотрела встречающих, и с брезгливым видом проговорила: «Все же здесь ужасная глушь. Как я и думала».
Сердце Давида екнуло и опустилось куда-то к желудку. С такой вертихвосткой жить? Пропадешь. Но вида он не подал. На лице сохранялось самое приветливое, как ему казалось, выражение. Бабушка же говорила, что это – сделка. Значит, эта неприятная девчонка – издержки. Столь же невозмутимыми были и бабушка с дядькой.
Следом за девочкой, опираясь на плечо слуги, из экипажа выбрался дородный господин в дорогом пальто, лакированных штиблетах по виленской моде и с тростью с тяжелым серебряным набалдашником. А следом за ним тихо спустилась невысокая девочка, может быть, годом или двумя старше первой. В отличие от сестры (а в том, что они сестры, не было сомнений) черты лица ее были несколько крупнее, но это не портило ее. Напротив, лицо казалось более выразительным. Густые темные волны волос были аккуратно уложены, заплетены в косу, спускающуюся из-под шляпки. Взгляд ее был хоть и взволнованный, но твердый, без вызова и агрессии.