Полная катавасия. Вы и сами видите, что чем больше мы пытаемся распутать узлы на этой веревочке, тем больше запутываемся. И все само собой усложняется.
Гонг прозвонил к обеду. Сегодня у нас капитанское меню. Все те же черепаховые мослы, для приличия подаваемые под «соус по выбору», вот и весь капитанский стол. Однако капитан не упустил возможности пригласить за свой стол Лорну Финферли. Мне же до сих пор ни разу не удалось перемолвиться с ней даже словом.
Гонг уже прозвучал, и я быстро дописываю на своем ноутбуке:
Он звал смерть.
– Жизнь без смерти бессмысленна! – выкрикивал он из своей ледяной ямы. – Поиску смысла же отдал я тысячу и еще девять сотен лет!
– О, смысл! Смысл! – воодушевился бергассессор. Мы стояли вокруг ямы глубиной метров восемь – десять.
Внизу сидел он. Шторм, длившийся то ли четыре, толи шесть недель (или месяцев?), закинул или завел нас – что это? случай? рука судьбы? поиски смысла? – прямо к могиле Агасфера, он же Вечный Жид, он же бессмертный старец.
Примечание, оно же очередная попытка сложить кеннинг о небытии: «Ты смысл нашел». Может быть, так? Конец примечания.
– Я обрел смысл, – доложил бессмертный старец. – Я, Агасфер, говорю это вам, потому что знаю: жизнь без смерти бессмысленна!
– Почему? – удивился Виктор.
– Потому что то, что не имеет конца, на хрен никому не нужно.
– Вот этого я не понял, – возразил Фрейденберг.
– Если бы вам, – усмехнулся Агасфер, – пришлось скитаться по свету тысячу девятьсот и еще сколько-то там лет, все время догоняя это проклятое медлительное время, то вы бы поняли, о чем я говорю.
– Это точно, – подтвердил я.
– Наш коллега Рудольф Черви, – вспомнил Виктор, – сочинил оперу «Агасфер». Жаль, что здесь негде достать ее клавир.
И вот она сидела, г-жа Лорна Финферли, пурпурное солнце, за столом капитана. Одетая в черное, что-то вроде сетки на голое тело, с обнаженными плечами. О, эти плечи, чтобы не сказать: сии рамена! Плечи, как два пурпурных солнца, плечи как вечный лед заходящего и оттого пурпурного солнца, как ледяная, даже леденящая пустыня, видневшаяся в последних черных лучах полярного дня в панорамных окнах судового ресторана.
Г-жа Лорна Финферли сидела за капитанским столом. Тогда еще никто не знал и не догадывался, как скоро нам придется буквально носом столкнуться с этим жестоким льдом, от которого нас, казалось бы, столь надежно защищали панорамные окна. Восемнадцать человек, и среди них одетая в черную сетку Лорна Финферли. Остальные 782 человека, включая старую дуру по фамилии, кажется, Тебедох, и невыносимого болтуна-адвоката из Гамбурга по фамилии Эйринг (у которого к тому же всегда была грязь под ногтями), которых черт угораздил попасть за мой стол, были при крушении судна выброшены неумолимым законом физики прямо в море.
Г-жа старая дура Тебедох любила жаловаться, хотя ее никто не слушал, что «эту бесстыжую Финферли» приглашают за капитанский стол, а ее саму никогда. Г-н Эйринг или, возможно, д-р Эйринг, я точно не знаю, постоянно говорил об антисемитизме. Нельзя было понять, то ли он за антисемитизм, то ли против, но, так или иначе, он обладал умением есть и говорить одновременно, и пить тоже. Когда подали десерт – это был персиковый мусс, – г-н или д-р Эйринг перешел от антисемитизма к «рефлекторному самоуничижению». Мне послышалось «самоуничтожение», и я переспросил, идет ли речь о самоубийстве, на что он желчно возразил, пережевывая очередной кусок: «Не уничтожение, а уничижение». Эйринг объявил, что самоуничижение есть необходимый дериват и ремедиум трансцендентального прагматизма. Когда д-р или г-н Эйринг, съев две порции персикового мусса с соседнего стола, – которые официант собрался было убрать, но Эйринг помешал ему, – заговорил о «нетрансферабельности ситуационно-обусловленных аргументаций», я встал и вышел в курительный салон. И подумал, что становлюсь жертвой не столько роковых обстоятельств, сколько безумного количества роковых личностей.
В курительном салоне барон фон Харков изображал из себя главную персону. Он не стал есть персиковый мусс, заказав вместо него сырное ассорти, которое и взял с собой из ресторана в салон. Ассорти состояло из одного большого куска эдамского сыра. Барон демонстративно вертел тарелку до тех пор, пока она не обернулась на 360 градусов, как будто надеясь, что с какого-нибудь другого бока сыр будет выглядеть аппетитнее.
– Я ожидал, что обслуживание в этом суперкруизе будет несколько приличнее, – высокомерно обронил он, вынимая из кармана свой швейцарский армейский нож. Взяв сыр, он начал что-то вырезать из него: что именно, трудно было распознать.
С салонным болтуном Эйрингом, или д-ром Эйрингом, барону столкнуться не пришлось, потому что тот не переносил дыма и предпочитал отсиживаться в дамском салоне, где курить было запрещено, поедая свои пирожные.
– У нас в Прибалтике всякое бывало, – так обычно начинал барон свои рассказы.
– Вам не жалко, барон, что вам приходится жить вдали от родины? – поинтересовалась та старая дура, которой было обидно, что за капитанский стол приглашали не ее, а золотоглазую Лорну Финферли (ну не может же капитан приглашать к себе за стол жабоглазых). Лорна Финферли, кстати, никогда не заходила в курительный салон, да и в дамский салон тоже не заходила. Где и как она проводила время, не считая обеда за капитанским столом, для меня д6 сих пор загадка.
– Ну что значит «родина», – рассердился барон. – На всем свете нет ничего гаже Прибалтики. Земля плоская, как коровья лепешка, и пахнет не лучше. И живут там всякие латгалы, земгалы, кургалы и криевы. Люди архипростые, пардон, «как вши», как писал Густав фон Мейринк, он тоже из наших. Пьют что ни попадя, гонят из дерьма. Был у нас один конюх, латгалец, естественно, или еще кто-то там, так он однажды украл бутылку из запасов моего покойного батюшки, выпил – и у него уши отвалились. Вот вам и Прибалтика. Родина, туды ее мать! Я много чего терял в жизни, но свою «родину» я за потерю не считаю.
– А что было потом? – спросил я.
– Потом после чего? – не понял барон.
– Ну, после того, как у конюха вашего батюшки отвалились уши?
– А, ерунда. Этому скоту выдали еще бутылку, он ее выжрал и умер. Когда же он умер, ему задрали пальцы ног – ну, так, чтобы они торчали, – для его подмастерьев это было нечто вроде новогодней елки. Так у нас всегда казнили смердов.
– Значит, это было под Новый год! – резюмировала жабоглазая, гордясь своей сообразительностью.
– Да. Это было как раз в том году, когда к нам явился Вечный Жид.
– Ах, что вы, неужели это правда?
Если я, Кадон, – бог, пусть и с маленькой буквы, – то я могу вникнуть в то, что делает этот Бог конной артиллерии, он же Вождь Апачей. Тем более что сам Он никогда не утверждал, что Он один. Монотеизм? Ах, не смешите меня, чтобы я не упал со своего рога Св. Гефионы. Напомню лишь из Второзакония, 8:19: «Если же ты забудешь Господа, Бога твоего, и пойдешь вслед богов других, и будешь служить им…» Разве это не означает, что другие боги есть? (Можете не падать на колени передо мной, богом с маленькой буквы, а еще лучше сказать, богом-внештатником. Я разрешаю вам. Откиньте всякий страх и т. д.) Или: Второзаконие, 6:14: «Не последуйте иным богам, богам тех народов, которые будут вокруг вас». А почему? Неужели иных богов нет и не было? Да ничего подобного, ибо сказано: «Господь, Бог твой, ревнует о душе твоей». С чего бы Ему ревновать к богам, которых нет? Осия, 22:22: «Я, Ягве, Богбогов…» – можно ли яснее выразить свои амбиции? Хотя вообще-то можно, см. Осия, 24:2: «На реках Вавилонских обитали праотцы ваши, и Фарра, отец Авраама и Haxopa, и поклонялись идолам. И вывел Я Авраама из-за рек Вавилонских…» А еще лучше – в книге Судей, 11:24, там, где рассказывается история о дочери Иеффая: «Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Хамос, бог твой (т. е. бог аммонитян), отняв у непокорных ему? Также и мы владеем всем тем, что Господь, Бог наш (т. е. израильтян), отнял у непокорных Ему». To есть народы сражались один с другим напрямую, просто выходя всем скопом на поле битвы, и каждый мужчина был воином, и каждое сердце билось героически, и все это во имя своего бога. Сами боги в битвах не участвовали, это было не принято. Они просто наблюдали сверху, из облаков, как комдивы. Ясно, что побеждал тот из богов, у кого было больше верующих.