Он повернулся и вышел из кибитки, хлопнув дверью. Карлы растерянно посмотрел ему вслед.
Почти тотчас же в кибитку вошли сыновья Карлы. Они только что вернулись с работы и слышали, как кричал на отца Кулман.
— Чего это он? — спросил Мурад.
— Э! — крякнул Карлы. — Слушай, Мурад, если когда-нибудь на нашу голову свалится беда, так и знай — это из-за твоего языка. Недаром говорили деды: "Больше слушай, меньше говори". Это святая истина!
И он не раз повторял это в течение длинного вечера.
На другой день рано утром все мужчины опять собрались на площади и опять долго томились, сидя в пыли. Когда солнце поднялось на высоту птичьего полета, вдали, в самом конце аула, бойко и весело зазвенели бубенчики и послышался топот коней и рокот колес фаэтона.
Кулман вместе с братьями и многочисленными родственниками сейчас же вышел из дома на улицу, разглаживая свою выхоленную седую бороду и устремив глаза в конец узкой улицы.
Вот вдали показался фаэтон с бубенцами, запряженный парой сытых коней. Вслед за ним в облаке пыли мчались верхом на конях пятнадцать вооруженных стражников.
Весь народ на площади, вытянув шеи, повернулся лицом в сторону фаэтона и стражников.
— Пристав, пристав едет! — пронеслось по всей площади.
Когда от фаэтона до дома Кулмана оставалось не больше двадцати шагов, Кулман стал усердно кланяться и приглашать приехавших к себе в гости, простирая руки к раскрытым настежь высоким воротам с синей калиткой.
Фаэтон свернул к нему во двор. Кулман неуклюже, вприпрыжку, побежал рядом с фаэтоном, вызывая улыбки на лицах крестьян. Фаэтон остановился во дворе. Кулман раболепно склонился перед толстяком с бритым подбородком, в очках, в фуражке, в щегольском синем полувоенном костюме и пальто, важно сидевшим в фаэтоне.
— Добро пожаловать, Ильяс-торе! Пройдите ко мне в дом. Очень рад! Давно вас поджидаем.
Пристав Илья Рыкачев был русским, но в ауле все звали его по-туркменски Ильяс-торе, что значит "Илья-пристав".
Ильяс-торе встал в фаэтоне во весь рост и лениво посмотрел вокруг и на площадь, полную народа. Потом слез с фаэтона и стал сбивать нагайкой пыль с полы щегольского пальто.
— Ах, Кулман-бай, какие же пыльные у вас улицы!
— Да, пыльные, пыльные! — засуетился Кулман. — Идемте, идемте в дом! Там сейчас встряхнем, вычистим одежду, и вы отдохнете с дороги.
И повел гостя в большой дом с верандой, стоявший против трех новых кибиток с куполами, затянутыми белым войлоком.
Двери кибиток были закрыты, и в них было так тихо, что можно было подумать, что они не жилые, если бы над ними не струился дым из тюнюков. А между тем эти кибитки были полны женщин. В них были: старшая жена Кулмана, средняя, младшая жена, четверо его взрослых дочерей и множество невесток — жен его сыновей и младших братьев.
Разряженные, откормленные, они толпились внутри кибитки у дверей и горящими от любопытства глазами высматривали в щели: что за человек приехал из Ашхабада? Они отталкивали друг друга от дверей, ругались тихо и тихо смеялись:
— Ой, какой толстый!..
Ильяс-торе, не подозревая, что за ним наблюдают, взошел на веранду, поправил штаны, чем очень развеселил жен, дочерей и невесток Кулмана, опять осмотрелся вокруг и, протянув нагайку по направлению к кибиткам, сказал:
— А давненько я не бывал в этих кибитках!
Ему хотелось попировать не в доме, а именно в кибитках, в обществе женщин. Но Кулман жестоко ревновал своих жен, особенно младшую, и торопливо заговорил:
— Э, там дым и копоть и нет ничего хорошего! Это хорошо для нас, жителей аула, а городскому человеку, как вы, не годится сидеть в дыму. В доме у меня лучше. Входите, входите, пожалуйста!
И он распахнул широкую дверь, выходившую на веранду.
Ильяс-торе вошел в большую комнату. Стены ее были завешаны, и пол был застлан драгоценными текинскими коврами. Ильяс-торе снял пальто, прошел в глубь комнаты и прилег на ковер, облокотившись на шелковую пуховую подушку.
Один из братьев Кулмана в это время гостеприимно усаживал во дворе на кошмах под старыми абрикосовыми деревьями кучера Ильяса-торе и стражников. Неподалеку от них суетились слуги Кулмана. Они резали барана, разводили костер, мыли котлы и посуду.
— Я вчера еще хотел приехать, — сказал Ильяс-торе, важно посматривая на Кулмана. — Но вчера был день рождения дочери моего начальника. И он сказал мне: "Да брось ты эти выборы и своих старшин! Никуда они не денутся. А без тебя какой же праздник? Я угощу тебя таким пловом, какого ты и во сне не видал". И правда, угостил!.. Не плов, а сказка, песня!.. Ведь он без меня и не пьет и не ест… И что я скажу, то он и делает. Вчера я сказал ему: "Старшиной надо Кулмана выбрать". — "Ну, что ж, говорит, пусть будет Кулман". Можешь считать себя старшиной. Поздравляю, Кулман-бай!