— Народ, я приехал сюда из Ашхабада для того, чтоб выбрать старшину…
Сказал и запнулся, и еще раз повторил:
— Да, чтоб выбрать старшину… Слышите, что я говорю? Его императорское величество… Наш государь император — это тень господа бога на земле… А мы… мы все его рабы… По воле его величества… я приехал сюда, чтоб выбрать достойного старшину…
Он болтал пьяный вздор, а Кулман стоял и умилялся. Он был в самом веселом настроении, подталкивал локтями соседей и говорил:
— Эх! Вы только послушайте! Какой же это красноречивый человек! И слова-то у него какие-то особенные. Сразу видно — образованный человек. Слушайте, слушайте!
Ильяс-торе, путаясь, прокричал еще десяток бестолковых, высокопарных фраз о его величестве и наконец добрался до главного:
— Народ! У вас в ауле есть хороший человек, справедливый и щедрый. Он лучше всех может служить его величеству… исполнять царскую службу…
Все насторожились, а у Кулмана, Кара-Буга, Бегхана и Чилли Бадака замерло дыхание и сильно забились сердца.
— Это… Кулман! — повышая голос, крикнул Ильяс-торе.
— Вот это правильно! Правильно! — сразу же бурно закричали приспешники Кулмана. — Лучше Кулмана нельзя и придумать.
Вся площадь заволновалась, загудела. Из группы Кара-Буга выскочил долговязый детина и, сняв шапку и энергично вскинув руку, призывая тем самым народ к тишине и порядку, зычно, не хуже джарчи, выкрикнул:
— Это все верно, баяр! Кулман хороший человек, но Кара-Буга еще лучше!
— Да-да, Кара-Буга еще лучше! — закричали приспешники Кара-Буга.
— Нет, нет! — завопили с севера и с юга. — Чилли Бадак справедливей… Бегхана хотим!.. Бегхан лучше всех знает царскую службу!..
Четыре хора вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга и как можно лучше расхвалить своих "вождей". И все это были богатые люди. А бедняки крестьяне, у которых не было никакой надежды попасть в старшины, только почесывали за ухом, переминались с ноги на ногу и думали: "Уж скорее бы это кончилось… Ишь как ревут, в ушах ломит!"
Восхваление "вождей" быстро перешло в жестокую перебранку всех четырех партий. Все бестолково кричали, сверкали злобно глазами, махали шапками и вот-вот готовы были кинуться в рукопашный бой.
Но тут Ильяс-торе побагровел от гнева, вскочил со стула и вскинул вверх нагайку. Стражники на конях позади толпы насторожились в ожидании приказа. Ильяс-торе закричал сиплым, срывающимся голосом:
— Молчать!.. Я приехал сюда не за тем, чтобы слушать ваш крик! Его величество… Молчать, говорю!.. Или вас нагайками сейчас успокоят!
Стражники вплотную подъехали к толпе, и это возымело свое действие. Крик сразу оборвался.
— Кто за то, чтобы Кулман был старшиной, пусть переходит влево от меня! — в наступившей вдруг тишине сказал Ильяс-торе.
И сейчас же все, кто был из рода Кулмана, как испуганные овцы, шарахнулись влево. Некоторые бежали ленивой трусцой.
— Ну, живо, живо! Не то я вас!.. — подбадривал их Ильяс-торе, помахивая нагайкой.
У запоздавших темнело от страха в глазах, и они, беспорядочно толкая друг друга, наступая на пятки, перебегали пустое поле, прятались в толпе и шептали с досадой:
— И чего нас гоняют? Какая от этого польза, кто там будет старшиной? Черная или белая свинья — не все ли равно?..
— Кто за Кара-Буга — направо! — командовал Ильяс-торе и тыкал нагайкой в воздух, указывая место, куда должны были перебегать сторонники Кара-Буга. — У Бегхана и Чилли Бадака мало осталось народу. Мы их не будем выбирать. Выбирайте кого хотите: или Кулмана, или Кара-Буга.
Среди бегхановцев и чилли-бадаковцев порывистым ветром пронесся ропот недовольства, но Ильяс-торе грозно посмотрел на них, и они притихли, опустив головы. Потом Ильяс-торе махнул нагайкой, подозвал двух стражников и приказал им подсчитать, сколько людей стоит за Кара-Буга и сколько — за Кулмана.
Стражники хорошо пообедали у Кулмана, превосходно знали, чего хочет начальник, и быстро насчитали сторонников Кулмана вдвое больше, чем их было на самом деле, смело объявили, что большинство за Кулмана, и отошли к лошадям с лукавыми улыбками, дескать, поди проверь нас.
— Ну, Кара-Буга, — сказал Ильяс-торе со спокойствием наглеца, — придется тебе передать печать Кулману.
Кара-Буга покраснел, но этого никто не заметил, потому что лицо у него всегда было медно-красного цвета. Он вышел из толпы, вынул из-за пазухи печать, завязанную в платок. Когда он развязывал платок, руки не слушались его, дрожали, дрожала и борода. Наконец развязал, вынул печать с изображением двухголовой птицы и так посмотрел на нее, как будто навек расставался с возлюбленной. Потом передал ее Кул-ману.