"Чего это они? Уж не надо мной ли? Не забыл ли я там свои чарыки?.."
Он посмотрел на ноги. Чарыки были на нем. Он пересилил слабость и побрел мимо больших белых кибиток.
Из одной кибитки, высунув голову, озорно посматривал на него черноглазый мальчишка в тюбетейке, лет тринадцати, любимый сын Кулмана. А за кибитками, гремя цепью, металась и, задыхаясь от злобы, яростно лаяла огромная рыжая овчарка, которой боялся весь аул.
Карлы не обратил особого внимания ни на свирепый лай овчарки, ни на озорной взгляд мальчишки и только вышел за синюю калитку, как во дворе кто-то свистнул.
"Должно быть, это мальчишка", — подумал Карлы и тотчас услышал за собой чье-то хриплое дыхание; вдруг кто-то прыгнул ему на спину, вцепился в халат и повалил на землю.
"Ну, конец! Разорвет!" — с ужасом подумал Карлы, услышав над самым ухом яростный, злобный хрип рыжей овчарки, закрыл глаза, и сейчас же ему ударил в уши дикий вопль Мурада, и он почувствовал, что со спины свалилась тяжесть.
Он проворно встал на ноги и с не меньшим ужасом увидел, как в облаке пыли страшно извиваются Мурад и овчарка и как Мурад душит овчарку, навалившись на нее всем телом. Одной сильной рукой молотобойца Мурад придавил разжиревшую, как баран, овчарку мордой к земле, а другой камнем бил по затылку.
Карлы метнулся было к нему на помощь, но собака вырвалась из рук Мурада и с жалобным воем и визгом бросилась в калитку, во двор, волоча ноги. Злобно завизжал и мальчишка во дворе. На веранду из дома выскочил Кулман, а следом за ним Молла Клыч и эмины и с недоумением смотрели то на собаку, то на мальчишку, рыдавшего от злобы к Мураду и от жалости к собаке, то на побагровевшего, запыхавшегося Мурада, то на Карлы в разодранном на спине халате.
— Если у вас есть еще такая собака, — запальчиво крикнул Мурад, — натравите, доставьте себе удовольствие, я и с ней справлюсь!
Карлы дернул его за рукав:
— Да ты что, с ума сошел?
И они оба повернулись и пошли домой.
"Хорошо, что я вовремя пришел, а то пришлось бы нынче хоронить отца, — думал Мурад, тяжело дыша. — Недаром я так беспокоился".
И в самом деле, когда Карлы ушел к Кулману, Мурад один работал в кузнице, посматривая в окошко и поджидая отца. Прошел час, а отца все не было. "Уж не случилось ли чего? — забеспокоился Мурад. — Да нет, что там может случиться? Наверное, этот негодяй Кулман кричит на отца, а он стоит и мнет в руках шапку. И чего он ходит, зря унижается? Я бы на его месте такое завернул этому Кулману! Он бы у меня поморгал глазами…"
Он подождал отца еще четверть часа и не вытерпел, решил пойти и сказать отцу: "Да чего ты унижаешься? Только время зря тратишь. Разве есть сердце у этих людей? Пойдем домой!"
Он подошел к дому Кулмана как раз в тот момент, когда Карлы в глубокой задумчивости вышел из калитки на улицу и на него прыгнула овчарка.
— Ну, отец, — сказал Мурад, немного успокоившись, — ты и теперь не будешь называть этих негодяев негодяями?
— Э, да потише ты! — со стоном пробормотал Карлы, изнемогавший от навалившихся на него несчастий.
В тот же день весь аул облетела весть, что Мурад, сын Карлы, изувечил рыжую овчарку Кулмана так, что она еле ползает на брюхе, и все этому радовались. И писарь Молла Клыч, которому эта овчарка разорвала когда-то новые брюки из дорогого сукна и, наверное, сорвала бы с него не один кусок мяса, если бы не подоспел к нему на помощь есаул со своей толстой палкой, довольно улыбался и думал: "А молодец, молодец этот мальчишка Мурад!.."
Карлы и Мурад молча прошли мимо кузницы в кибитку и молча сели у пылавшего очага. Набат поставила перед ними чайник с зеленым чаем, две пиалы и черствые кукурузные лепешки. Ей не терпелось узнать, чего добился у старшины Карлы, но Карлы был так уныл, что ей жалко было донимать его еще и расспросами. Но вот она увидела, что на спине у него чуть не до пояса от самой шеи висит клок материи и ваты, всплеснула руками и вскрикнула:
— О боже мой!.. Да что ты, дрался, что ли, со старшиной?
— Э, починишь потом, — поморщился Карлы и, помолчав немного, сказал: — Нет, никогда наша сила не осилит их силу. Что хотят, то и делают с нами, да еще и осмеют, опозорят, собак натравят. Что ты с ними сделаешь?
— Что же, так и придется платить за пять кибиток? — спросила Набат.
— А что поделаешь? — И Карлы хотел рассказать, что ему чуть не пришлось платить за восемь кибиток, но вспомнил предупреждение Кулмана и не рассказал. — Теперь война, царю деньги нужны. Ты, говорит, сколько теперь берешь с меня за лисью шкурку, разве столько, сколько в прошлом году? И верно, все подорожало. Что поделаешь? Придется платить.