Вечером из кузницы пришел усталый, задумчивый Карлы, сунул свою крючковатую палку за решетку тярима, молча отдал Набат очки, умылся и сел у очага Потом пришел Мурад, тоже невеселый, и сел рядом с отцом. Набат посмотрела на них, и у нее заныло серд це от внезапной тревоги.
Обед прошел в тягостном молчании.
Дурды и Огульгерек уже укладывались спать в своей мазанке, когда вдруг донесся до них из кибитки усталый голос Карлы:
— Дурды, ты не спишь?.. Зайди-ка к нам!
Огульгерек сразу поняла, что отец зовет Дурды для какого-то важного разговора. Любопытство ее разгорелось, и она пошла вместе с мужем.
Дурды и Огульгерек вошли в кибитку и остановились у двери, ожидая, что скажет отец.
— Садись, Дурды, и ты садись, Огульгерек! Будем думать. А ты, мать, налей нам чаю, — устало сказал Карлы и задумался, уставясь на гаснувшие угли в очаге.
Он молча выпил одну, другую, третью пиалу чаю и только после этого как бы нехотя рассказал, зачем Кулман присылал за ним есаула. В голосе его уже не было и тени негодования — так он устал от мрачных дум и от этих несчастий, от этой бесконечной канители с Кулманом, от которой никак не мог отделаться.
Зато Набат еще не растратила свой пыл. Выслушав мужа, она гневно сверкнула глазами и закричала:
— Боже сохрани! Да откуда же мог взяться такой долг? Что мы у него брали-то? И ты не сказал ему, что ведь это бессовестно… Так только мошенники делают…
Карлы молча махнул рукой. Ему уже надоело говорить, спорить, убеждать в чем-то людей, хотелось как-нибудь разделаться со всеми этими дрязгами и ни о чем не думать, только бы работать в кузнице.
— Э, мать, какой толк от того, что ты кричишь? — сказал Мурад. — Книжка и перо у них в руках. Что хотят, то и пишут.
Карлы уже слышал эти слова. Да, это Баба Солдат говорил сегодня вечером в кузнице. И он еще что-то говорил, про какие-то мерзкие проделки Кулмана.
— Да, книжка и перо у них в руках, — задумчиво сказал Карлы. — И кричать нечего. Надо вспомнить хорошенько, что мы у него брали в лавке.
Стали вспоминать. Вспомнили все, особенно Набат и Огульгерек. Они лучше мужчин помнили всякую мелочь, которая связывалась у них в голове с такими же мелкими событиями, как снег, выпавший в тот день, когда покупали керосин, как поиски барана, сбежавшего куда-то из хлева, когда Мурад ходил в лавку за мукой…
Кроме того, у Набат была своя счетная книга. Каждый раз, когда брали что-нибудь в лавке Кулмана, она чертила углем на жерди тярима или крестик, если это была большая покупка вроде халата, или черточку, если это была мелочь, вроде керосина или соли.
И теперь, вытянув нос по направлению к этой жерди, освещенной тусклым светом керосиновой лампы, стоявшей у очага на опрокинутой ступке, она быстро вспомнила все, что было взято в лавке Кулмана.
— Ай, да бросим эти счеты-пересчеты! — вдруг с досадой сказал Карлы. — Что толку-то от этого? Чем ты докажешь, что мы за все заплатили и ни копейки ему не должны? Все равно у него по-другому записано в книге, и он еще в суд потянет. А нам только этого недоставало! Вон Кара-Буга и тот не может его осилить в суде, а нам-то уж куда же?..
Суд сильно напугал Набат.
— О бог мой!.. Да неужели же он такой бессовестный, что еще и в суд потащит?..
Она вздохнула и хотя и негодовала и возмущалась бесстыдством Кулмана, но уже склонялась к тому, чтоб как-нибудь поскорее расплатиться и отвязаться от этого мошенника.
Но как расплатиться? Было два выхода: либо продать корову с телкой и ковер, только что сотканный Набат и Огульгерек, либо продать ковер и верблюда. Ковра никому не было жалко, кроме молодой Огульгерек, которая Давно мечтала украсить свою убогую мазанку и только сегодня расстелила его у себя на полу, но, по обычаю, она не могла вмешиваться в разговор и возражать. Она сидела и грустно молчала.
Набат до слез было жалко расставаться с коровой.
— Ах, боже мой, — говорила она, — да ведь в каждом хлеве, при каждой кибитке должен быть белый родник. Что же мы есть-то будем? Ни молока, ни творога… И телка на будущий год уж будет коровой. И ее не надо бы продавать.
А Мураду жалко было расставаться со своим старым товарищем по работе в поле — с белым верблюдом, и он сказал:
— Ну, без коровы-то мы как-нибудь обойдемся. Осенью соберем урожай и купим корову, а уж без верблюда никак невозможно. Ведь он наш главный кормилец — и пашет и возит. И где ты найдешь такого верблюда? Наш-то богатырь, широкогрудый и очень спокойный.