— И корову такую тоже нигде не найдешь. Молоко-то из нее, как из горы родник, течет. Я другой такой ни у кого не видела.
Карлы слушал спор сына с матерью и склонялся то на сторону сына, то на сторону матери. Ему одинаково не хотелось продавать ни корову, ни верблюда. Он видел, как сердито вспыхивали глаза невестки, когда Мурад настаивал продать корову, и подумал: "И ей, бедняжке, жалко нашу корову".
— Не спорь, Мурад! — сказал он спокойно. — Мы уже вспахали, удобрили землю, посеяли, теперь уж верблюд до осени не понадобится, а молоко-то нужно каждый день. Если придет нужда, попросим у Кудо лошадь. Он даст, не откажет.
Дурды и Набат одобрили это решение, да и Мурад был согласен, но все-таки проворчал:
— Ну, уж не буду я бегать к Кудо и просить. Пусть кто хочет просит!
Огульгерек улыбнулась и сказала:
— Я буду просить… И выпрошу. Вот увидишь!
Она рада была, что корова и телка остаются.
На другой день рано утром Дурды вычистил верблюда, подвел его к кибитке, вынес с помощью Огульгерек новый ковер, положил на верблюда и вместе с Карлы повел его на базар.
Карлы не хотел сам идти, посылал Мурада, но Мурад был так расстроен разлукой с верблюдом, что только махнул рукой и ушел в кузницу.
К полудню Карлы и Дурды продали ковер и верблюда и шли уже по базару домой, как вдруг Карлы увидел пеструю кошму, разостланную на земле рядом с коврами, вспомнил кроткое, грустное лицо невестки, когда она выносила ковер из мазанки, и у него защемило сердце. Он остановился и глухо спросил, кивнув на кошму:
— Сколько стоит?
Потом прикинул в голове: сколько же у него останется денег после расплаты с Кулманом? Оставалась как раз та сумма, какую назвал торговец.
Карлы вынул из кармана деньги, не торгуясь, заплатил за кошму и сказал Дурды:
— Возьми, отдай жене, а то ведь ей скучно будет в голой мазанке…
Огульгерек и в самом деле, оставшись одна, посмотрела на голые стены, на голый земляной пол и так затосковала, что чуть не заплакала. А когда Дурды принес с базара мягкую пеструю кошму, она обрадовалась не меньше, чем вчера, когда сняла ковер со станка. Сейчас же постелила кошму на пол, прошлась по ней босыми ногами и запела, как беззаботная птичка.
А Мурад хмурился весь день и ни с кем не сказал ни слова.
Карлы прямо с базара пошел к Кулману. Во дворе у старшины дымились очаги и суетились слуги и жены, торопливо выкрикивая что-то. А сам Кулман, в новом халате, перетянутом толстым пуховым кушаком, заложив руки за спину, важно ходил по веранде и посматривал на ворота. Он ждал к себе в гости Ильяса-торе.
Увидев Карлы, он недовольно поморщился:
— Что тебе?
— Пришел рассчитаться, — спокойным, твердым голосом сказал Карлы, вынимая деньги. — Позови-ка Чарыяра, пусть он как следует подсчитает.
— Э, мог бы и завтра прийти, — проворчал Кулман, но посмотрел на деньги в руке Карлы и крикнул в дверь: — Чарыяр, выйди-ка сюда да возьми с собой счетную книжку!
Чарыяр, тоже в новом халате, вышел и сердито посмотрел на Карлы.
— Да я уже подсчитал вчера. Некогда мне пересчитывать! Не хочешь платить, не надо…
— Ну, хорошо, — сказал Карлы, у которого уже не было сил кричать и спорить. — Сколько насчитал вчера, пусть столько и будет. Вот, получи с меня.
И он протянул пачку денег. Чарыяр пересчитал их, чуть шевеля толстыми губами.
— Теперь я ничего не должен?
— Нет, теперь в расчете.
— Если мы в полном расчете, так ты напиши мне такую расписку: "Я, Кулман, сын Куванча, сполна все до копейки получил свой долг с Карлы, сына Кайли, что Карлы, сын Кайли, не должен теперь ничего". Вот так и напиши, а Кулман пусть подпишет и поставит свою печать.
Чарыяр поджал губы и посмотрел на брата. А Кулман прищурил глаза, уставился на Карлы и думал:
"Кто же это его так научил? Наверное, этот подлец Кара-Буга!"
Он и не подозревал, что сам научил Карлы своей жестокой бессовестностью.
— А зачем тебе такая расписка? Разве мы когда-нибудь обманывали друг друга? Я отпускал тебе товары не за наличные, в долг, и никогда не брал с тебя расписок, ты честно расплачивался. И я тебя никогда не обманывал. Зачем же тебе понадобилась расписка? Или ты не доверяешь мне?
Карлы был простодушным, прямым человеком, не любил кривить душой. Он обошел вопрос о недоверии и сказал:
— Да это, видишь ли, вот для чего — чтоб не путать мне потом старые долги с новыми. Ведь опять придется брать в долг и потом расплачиваться хлопком и зерном. А тут я посмотрю на расписку и сразу вспомню, за что я расплатился и что взял в лавке с нынешнего дня.