"Э, дурак! — подумал Кулман. — Требует расписку, а сам и не понимает, какое она имеет значение".
И в ту же минуту ему показалось, что в конце аула глухо зазвенели бубенчики, и он, чтоб скорей отвязаться от Карлы, сказал брату:
— Напиши ему и поставь печать.
И снова прислушался и понял, что это верблюд где-то гремит колокольчиком.
"А ведь он, пожалуй, будет брать теперь товары в лавке Кара-Буга", — подумал Кулман, посмотрел на Карлы, державшегося спокойно и независимо, и сказал:
— Слушай, Карлы, мне надо починить фаэтон. Я хотел отдать Реджебу, да он не сделает так, как ты. Мне надо на днях съездить в Мерв, в Ашхабад. Вот как съезжу, так и пришлю тебе в кузницу фаэтон. А я хорошие товары привезу!.. Да у меня и сейчас полна лавка таких товаров, что Кара-Буга, говорят, не спит от зависти. Он, дурак, ничего не понимает в торговле, ему и подсовывают всякую гниль. А ты зайди ко мне в лавку, посмотри, все первосортное. И не стесняйся, бери, что тебе надо!
Чарыяр вынес расписку. Кулман небрежно черкнул по ней камышовым пером и сказал Чарыяру:
— Прочти, пусть послушает, так ли написал.
Чарыяр написал так, как говорил Карлы.
Карлы бережно сложил расписку, сунул в карман и с укоризной пристально посмотрел в глаза Кулману. Ему очень хотелось сказать ему прямо в лицо:
"А все-таки бессовестный ты человек! Ведь я же заплатил давным-давно за шелковую материю на платье Огульгерек. И я, и Набат, и Огульгерек хорошо это помним. И у тебя хватило духу содрать с меня за эту же материю второй раз!.."
Но он не решился. Кулман понял его взгляд и беспокойно заморгал.
Карлы повернулся и пошел домой. Подходя к кузнице, он вспомнил про фаэтон Кулмана и усмехнулся:
"Он уж совсем за дурака меня считает, три года обещает и мне и Реджебу отдать в починку фаэтон. Реджебу говорит, что он лучше меня сделает, а мне говорит, что я лучше Реджеба сделаю, а сам чинит свой фаэтон то в Мерве, то в Ашхабаде. И зачем ему нужно так врать?.."
А вечером, когда собрался у него народ, он уже не оглядывался боязливо на дверь, показывал расписку, с негодованием рассказывал о проделках Кулмана и предупреждал народ:
— Не берите у него в долг ни на одну копейку! Не то он сразу же превратит эту копейку в гривенник и запишет в книгу. Это же мошенник!
Мурад не верил своим ушам. Да неужели это говорит отец? Вот как его доняли! Он засмеялся и сказал, как говорил ему не раз отец, только в шутку:
— А ты тише, отец, а то дойдет до ушей старшины…
— А-а, пусть дойдет! — с отчаянием махнул рукой Карлы. — Да надо же это ему когда-нибудь сказать! Что он, в тюрьму, что ли, посадит? А и в тюрьму посадит, так не велико горе. Мы и так живем хуже, чем в тюрьме. Там хоть хлебом кормят, а мы до урожая траву будем есть.
— Это ты правильно говоришь, Карлы, — вдруг, повеселев, сказал Баба Солдат. — Уж лучше в тюрьме сидеть, там по крайней мере этот Кулман не будет драть с тебя три шкуры и травить собаками. Но мы сами виноваты, всего боимся и молчим. А чего бояться? Что нам терять-то? Если бы мы не боялись, этот ростовщик Кулман не был бы старшиной, а был бы ты, Карлы. И разве ты наложил бы на нас такие подати? Да тебе и в голову не пришло бы отнять у бедняка копейку и положить себе в карман, потому что ты знаешь, каких трудов она стоит. Ведь верно?
— Верно-то верно, — согласился Карлы, — но какой же я старшина или вот он, Мерген, когда мы неграмотные?
— А Кулман, думаешь, грамотнее тебя? За него писарь да братья все пишут, а он только ставит свои крючки да прихлопывает печатью. Невелика мудрость!.. А честно разделить воду или наложить подать на кибитки разве ты не можешь? Можешь. И каждый это может сделать. А мы выбираем старшиной не того, кого надо, потому что всего боимся.
— Ну, а что мы можем сделать? — с отчаянием выкрикнул Карлы.
— Не выбирать таких — и все.
— Да как же не выбирать, когда за него начальство?
— Ну что ж? А мы возьмем и уйдем с площади. Пусть один пристав выбирает.
— Да, уйдешь… — вмешался в разговор Жуллы Кривой, — а нас оштрафуют и опять соберут.
— Пусть оштрафуют, — не сдавался Баба Солдат и продолжал спокойно, — пусть соберут, а мы постоим, помолчим да опять уйдем. Пусть и второй раз оштрафуют! Все равно с нас нечего взять. И ничего они с нами не сделают. Нас ведь вон сколько! Только не надо бояться…
— Ну, ну!.. Ты что-то уж очень… — встревожился Карлы и пожалел, что затеял этот разговор.
Баба Солдат посмотрел на него и погладил усы.
— Это я так… Все это пустые пока разговоры. Мой отец-покойник верно говорил: "Сколько ни дуй, а сырые дрова сразу не вспыхнут, им надо дать время подсохнуть".