Он чуть усмехнулся и посмотрел на Мурада.
В тот год весна была сухой и ветреной. Народ нетерпеливо ждал дождя, с тоской и надеждой посматривал на небо, на бурый гребень Копет-Дага, вокруг которого временами теснились облака, собирались в сизые тучи, но быстро рассеивались или проходили стороной мимо аула. А ветер выдувал с полей ту скудную влагу, какую рыхлая земля успела впитать в себя во время таяния снегов.
Весна скоро перешла в знойное лето с ослепляющим солнцем и голубым ясным небом. Земля растрескалась. Солнце выжгло пески. Пастухи попусту гоняли скот по раскаленной пустыне, и скот падал от голода. А осенью оказалось, что нечем питаться и людям.
Только Кулман, эмины, Молла Клыч, да и Кара-Буга, Бегхан и Чилли Бадак, которые как-то договорились, поладили с Кулманом, все лето обильно поливали свои поля и собрали хороший урожай. А бедняки уже в конце декабря вынуждены были питаться жмыхом, лебедой, клевером. И одни чернели, худели, а другие, наоборот, пухли от голода.
Все прежние весенние беды Карлы уже померкли перед теми, что надвинулись на него зимой. Прежде всего, двух средних его сыновей вместе с другими парнями аула взяли на тыловые работы. Война затягивалась, требовала огромного количества людей, и вот она отняла у Карлы сыновей и тем самым лишила его тех денег, того заработка сыновей, который они полностью отдавали отцу. А потом навалился голод, работы стало меньше, а если временами и много бывало работы, то все равно заказчики робко просили повременить с деньгами, сделать в долг, и Карлы делал, если ему приносили железо, потому что знал, что крестьянин без кетменя и лопаты все равно что без рук.
Число должников росло, но он от этого не был сыт, и у него не хватало духу отказывать и тем самым лишать несчастных людей последнего, самого необходимого — топора, лопаты.
Уже один их вид — изможденный и жалкий — терзал его сердце. Особенно тяжело ему было смотреть на стариков, на старух, едва передвигавших ноги, и на детей с огромными глазами и заострившимися лицами.
— Эх, — крякал он и покачивал головой. А в глазах туманилось, и в горле першило от подступавших слез. И он успокаивал жену, когда она начинала жаловаться на свою судьбу, вздыхать о сыновьях, заброшенных на чужбину, о том, что завтра и варить уже нечего.
— Э, Набат, да ты посмотри только, как другие-то живут, у кого старики да малые дети. А мы-то еще слава богу! Что нам сделается? Мы все работаем. И хорошо, что сыновья наши сейчас в армии. Их кормят там, и они не знают, что такое лебеда.
Вечерами по-прежнему в кузнице собирался народ, и говорили теперь главным образом о еде.
— Вот если бы сейчас накрошить в чашку хлеба, да залить его жирным супом, да сесть бы всем вокруг… — начинал один из крестьян.
— А еще бы лучше плов или ишлекли![20] Честное слово! Съешь кусок ишлекли и сразу почувствуешь себя человеком. Откуда и силы возьмутся!.. — подхватывал другой.
— А как же!.. Хлеб — это все. Недаром говорит пословица: "Душа моя — это свежий чурек, вынутый матерью из тамдыра[21]". Это самое главное… — говорил третий.
— А если бы к этой "душе" да еще мяса немного, то получился бы целый человек с душой и телом!
Горькие мечты о хлебе перебивались горькими шутками, и разговор неизменно переходил на Кара-Буга и на Кулмана.
— Мы сидим, чешем языки попусту, а они-то едят, что хотят, за наше здоровье — и ишлекли, и плов, и кутап[22]… А ведь все это на нашей воде выросло.
И тут в разговор, покручивая усы, незаметно вступал Баба Солдат и начинал рассказывать про войну, про солдатскую жизнь на фронте, про рабочих, про забастовки на заводах и на железной дороге.
Его слушали всегда с большим интересом и удивлялись: откуда он все это знает? В Ашхабаде, что ли, слышал? А в Ашхабад он часто ездил, все присматривал там себе подходящее место, хотел бросить крестьянство и поступить на железную дорогу. Но почему-то каждый раз возвращался оттуда и никого не ругал, спокойно говорил, что пока еще нет там такой работы, какой он хочет, и рассказывал всякие новости.
Жуллы Кривой как-то, слушая его рассказы, с сердцем сказал:
— Э, все наши беды от того, что к нам пришли русские. Если бы не генерал Скобелев, не приди он к нам тогда с пушками, жили бы мы себе и жили. Война бы нас не касалась и не отнимала бы у нас ни наших сыновей, ни коней…
— А разве ты забыл, Жуллы, — сказал Баба Солдат, — как шайки иранских ханов то и дело врывались в аулы, грабили, жгли, нападали на караваны? Наши отцы и деды все время воевали с ними, ни минуты покоя не знали. В поле пахать и то выходили с саблями, с ружьями. А как мы присоединились к России, так и присмирели иранские ханы. Русские — хороший, сильный, трудолюбивый народ. Я ведь видел, всю Россию прошел. И если бы не было русских, разве Кулман не был бы старшиной и не драл бы с нас три шкуры? Или ты думаешь, он тогда пришел бы к тебе и сказал: "Жуллы-ага, ты туркмен и я туркмен, тебе нечего есть, а у меня в урах[23] столько зерна и в лавке столько товаров, пойди возьми, сколько тебе надо"?