Баба Солдат так верно передал интонацию и голос Кулмана, что все дружно захохотали.
— Э, жди от него! — махнул рукой Жуллы и стал набивать чилим табаком.
Карлы уже привык к таким разговорам и спокойно переносил их. Тревожило его только одно, что Мурад раньше вечерами после обеда сейчас же ложился спать, а теперь каждый вечер, поев наскоро, уходил куда-то и возвращался поздно ночью, когда все уже спали.
— И куда он ходит? — недоумевал Карлы не раз, сидя у очага и прислушиваясь к торопливо удалявшимся шагам сына.
И Набат всякий раз успокаивала его:
— Э, куда он может ходить? Гуляет с друзьями… Когда же и погулять, как не теперь, пока молод?
Как-то раз в один из зимних январских вечеров солнце уже зашло, а в кузницу Карлы никто не пришел, даже шахматисты. И Мурад куда-то сбежал. Этого никогда еще не бывало, и Карлы сильно встревожился: "Уж не случилось ли чего? А я тут торчу…"
Он закрыл кузницу и задумчиво побрел домой. Подходя к кибитке, он увидел в сумерках на аульной дороге мальчишек, одетых в тряпье. Они бежали во всю прыть и кричали кому-то:
— Скорей! Скорей! У Баба Солдата ящик с трубой поет!
Карлы заинтересовался: что ж это за ящик? И как это ящик может петь? И подумал: "Оттого-то, должно быть, и не пришел ко мне народ, весь перекочевал к Баба Солдату. И Мурад, должно быть, там…"
Ему захотелось посмотреть этот чудо-ящик, и он побрел мимо кибитки к Баба Солдату, вслед за мальчишками.
Во дворе у Баба Солдата, против старой залатанной кибитки, стоял просторный глинобитный дом. Дверь его, несмотря на сухой, резкий мороз, была раскрыта настежь и ясно обозначалась в темных сумерках желтым светлым прямоугольником. Из нее вместе с желтым светом и паром вылетали на улицу необычные хриплые звуки песни. И дверь и весь дом Баба Солдата были забиты народом, и во дворе перед дверью стояла большая толпа крестьян с вытянутыми шеями и носами, направленными в дверь.
Когда подошел Карлы, молодежь расступилась перед ним, он втиснулся в толпу и заглянул в дом. Прямо перед дверью у задней стены рядом с Баба Солдатом сидел незнакомый человек лет тридцати пяти с закрученными вверх усами и с одним только глазом. Другой глаз у него был завязан черной тесьмой. С виду он казался таким же молчаливым и хмурым, как Баба Солдат, и только единственный глаз, которым он посматривал на сидевший перед ним и толпившийся в дверях народ, был полон живости и молодого задора. Он пил чай и время от времени вытирал пот со лба ладонью.
Посреди комнаты на полу стоял небольшой ящик с большой бледно-голубой трубой. На ящике крутился, шипел черный круг, а из трубы летела чья-то задушевная тягучая песня и тренькающие звуки тара.
Это поразило Карлы, и он тихо спросил соседа, молодого парня:
— Это как же он поет-то?
— А это машина-певец.
— Вижу, что машина, а как она сделана?
Поющий ящик взволновал пытливый ум кузнеца, и он стал проталкиваться ближе. Баба Солдат заметил его в толпе и крикнул:
— Иди, иди сюда, Карлы! Садись, выпей с нами чаю! Это мой друг приехал ко мне, вместе воевали с немцами. Оба с наградой воротились, я с пулей в ноге, а он вот без глаза. Садись! Я сколько вечеров просидел у тебя в кузнице, посиди и ты у меня.
Он усадил Карлы рядом с собой и налил ему чаю. Карлы пил и внимательно посматривал на граммофон.
— Как же это сделано? — спросил он одноглазого человека.
Тот поднял крышку ящика, показал пружину, потом пластинку, мембрану, объяснил, как сделан граммофон.
Карлы покачал головой и сказал:
— И откуда ты все это знаешь?
— Да я слесарь! Приходилось чинить и не такие штуки. А с тобой мы вроде как братья родные: ты кузнец, я слесарь.
И он засмеялся, дружески хлопнув Карлы по плечу.
"Видно, хороший человек!" — подумал Карлы, почувствовав вдруг большое расположение к одноглазому слесарю.
— Он все знает и все может сделать, — засмеялся и Баба Солдат. — Недаром его зовут Батыр.
— Ну, как с работой? — спросил Батыр.
— Э, какая там работа! Ни угля, ни железа! — махнул рукой Карлы и хотел сказать: "Да и что толку от работы, когда никто ничего не платит!", но перед ним стояли его должники, и он постеснялся сказать это вслух.