Вот и из моего родного аула приехали три грузовика и две легковые машины. Из легковой с трудом вылез Ниязмурад, оперся на палку и посмотрел кругом на дома, на фабрики, на волнующееся море людей.
Я подошел к нему и поздоровался.
— И ты здесь, — ласково сказал он и улыбнулся.
И опять посмотрел вокруг.
— А Ашхабад-то и не узнаешь. Я всего три года тут не был и сейчас вроде как в чужой город попал. Ведь вон что настроили!
Мы пошли на ипподром под навес, где уже плотно друг к другу сидели зрители. Ниязмурада хотели посадить на почетное место в первом ряду, но он махнул рукой:
— Нет, эти места не для нас. Чего тут тесниться? Наше место там, на широком поле.
И он ткнул палкой вдаль, где на открытом месте стояли кони — участники скачек, тренеры и их палатки. С разрешения администратора мы прошли туда. Там уже стояло и сидело много стариков. Некоторые из них были чуть моложе Ниязмурада, и мне странно было слышать, как Ниязмурад, обращаясь к ним, назвал их "ребята". Старик поговорил с ними, и мы подошли к палатке тренера колхоза имени Сталина, вокруг которой толпилось много детей и взрослых. За палаткой лежали мешки с ячменем для коней. На зеленой полянке, в двух шагах от палатки, сидели два седобородых старика. Один широкоплечий, плотный и, видимо, сильный старик, лет семидесяти, а другой сухой, тонкий, с длинной бородой, лет шестидесяти пяти. Тут же на приколе стоял красавец Улькер. На нем была новая сбруя.
Ниязмурад внимательно осмотрел его и остался доволен:
— Ну вот, так и надо украшать коня! А то нарядят в старую попону!.. На осла и то приятней смотреть.
Потом он посмотрел на другого коня, крутившегося вокруг кола возле другой палатки. Брови его вдруг вскинулись вверх, глаза расширились. Он ткнул в сторону коня палкой и спросил:
— Эй, ребята, а это что за конь?
Худой длиннобородый старик, сидевший на лужайке, встал, посмотрел на коня и сказал:
— Это Саяван из колхоза "Свободный Туркменистан" Геоктепинского района. Хороший конь! Правда?
Другой, плотный старик, нервно затеребил свою бороду.
— Вот он-то, Ниязмурад-ага, и будет нынче состязаться с нашим Улькером. Как думаешь, обгонит он Улькера?
Ниязмурад ничего не сказал, как бы с полным равнодушием отвернулся от Саявана и ткнул палкой в другую сторону:
— А это чей конь?
— Колхоза Ворошилова.
— А тот?
— Колхоза "Коммунизм" Каахкинского района.
— А вон тот что за конь?
— Тот издалека пришел. Из Казахстана.
Ниязмурад долго и внимательно осматривал красивых, нетерпеливо топтавшихся коней марыйского, ташаузского колхозов и разных конных заводов. Потом подошел к Саявану — сопернику Улькера, долго молча смотрел на него и так же молча вернулся к палатке.
— Хороший ведь конь? Правда? — спросил худой старик.
Ниязмурад сел на мешки с ячменем и как-то нехотя ответил:
— Ничего… Может потягаться с Улькером. Ну, да посмотрим еще…
Напускным равнодушием он, видимо, хотел скрыть свое волнение, свою тревогу за Улькера, за честь своего колхоза.
А шумная толпа зрителей все росла, увеличивалась. Все места давно уже были заняты, а у входа теснилась, напирала огромная толпа. И даже в домах вокруг ипподрома все балконы и окна были забиты народом.
Заиграла музыка. Кони занервничали, запрядали ушами, затанцевали вокруг своих кольев. Один, закусив удила, взвился на дыбы. Другой, вытянув шею, тревожно заржал. Третий в такт музыке забил ногами о землю.
Заволновался и народ. Один из стариков вдруг запахнул на груди халат.
— Что, холодно? — спросил другой. — И мне кажется, вроде легко я оделся. В эту пору никогда так холодно не бывало. Время косить, а холод.
А холода-то и не было. Солнце хорошо пригревало. А зябко им показалось от их нетерпеливого волнения.
Судьи скачек взошли на трибуну. Волнение усилилось. Перед трибуной выстроились одни молодые кони, которые должны были пробежать только тысячу метров. На одних сидели наездники в жокейских костюмах, на других — попросту в туркменских рубахах и тюбетейках.
Красный сигнальный флажок мелькнул в воздухе, как струя пламени, и кони рванулись вперед. Весь народ, да и я сам, невольно подались вперед, как бы увлеченные этим стремительным порывом коней. В глазах зарябило от множества быстрых конских ног. Закачались крупы, согнутые фигуры наездников.
Кони вытянулись и как бы летели, плыли по воздуху.
Зрители кричали и волновались, каждый по-своему. Один то снимет, то наденет папаху, другой то вскочит, то сядет. А вот какой-то толстяк мечется возле стены в мелком кустарнике, машет шапкой и вопит во все горло: