Он крякнул с отчаянием и, еле волоча ноги, побрел вдоль забора, отыскивая дыру, через которую он мог бы пролезть во двор. Он прошел шагов десять. Вспыхнула молния и осветила новую, еще не крашенную калитку. Он толкнул ее, вошел во двор и остановился в недоумении перед большим новым домом, как будто он забрел не туда, куда хотел.
— Что же это?.. — пробормотал он растерянно, когда молния ярко осветила весь дом. — Это же не их дом… Где же они? Где искать их теперь? Вот беда-то!..
От отчаянья он совсем ослабел и готов был плакать, как мальчишка. Постояв немного, он решил постучать и спросить, где же теперь живут Акгуль-эдже и Сапа, живы ли они.
Он собрал последние силы и застучал кулаком в дверь.
Сапа проснулся, привстал и прислушался. Да, кто-то стучится, наваливается всем телом на дверь, как будто хочет ее выломать.
— Кто же это ломится? — спросил черкез, поспешно вскакивая с кровати.
Проснулся и Меред и тоже с тревогой прислушался.
— Сейчас узнаем, — сказал Сапа.
Он встал, зажег лампу, бросил быстрый взгляд на ружье, висевшее на стене возле двери, и крикнул:
— Кто там?
— Я… открой!.. — послышался чей-то глухой, хриплый голос.
— А кто ты такой?..
— Открой!.. Ради бога!..
Черкез и Сапа переглянулись. В глазах обоих мелькнула тревога. Сапа стоял в нерешительности — открыть? А вдруг это байская банда? Ведь всего неделю назад она вот так же ночью налетела на соседний аул, ограбила и чуть не убила председателя аулсовета. Хорошо, он вовремя выскочил в окно.
— Открой!.. Умираю… — слабеющим голосом умолял кто-то за дверью и нетерпеливо дергал ручку.
— Они всегда вот так притворяются, — сказал Сапа. — А откроешь, ворвутся — и отбивайся от них.
— Ничего, открой, Сапа, — сказал Черкез, подходя к двери и взяв в руки тяжелую железную палку. — Хуже будет, если дом подожгут.
Меред вынул из кармана револьвер.
— Открывай, Сапа!
Сапа откинул крючок. Дверь распахнулась, и в комнату вошел, шатаясь, как пьяный, бородатый человек лет тридцати пяти, весь в грязи. Он прислонился спиной к притолоке и опустил голову. С его рваного халата на ковер стекала бурая жижа. Старая, потрепанная папаха была надвинута на самые брови. Из-под нее, из-под мокрой шерсти торчали нос — худой, острый, как сабля, и борода, забрызганная грязью.
— Кто ты? И что тебе надо? — спросил Сапа.
А тот только тяжело дышал и что-то невнятно бормотал. Потом он поднял голову. Из-под папахи блеснули усталые, жалкие глаза, полные слез. И он, как бы стыдясь чего-то, робко сказал:
— Это я, Сапа… я пришел… Не гони меня!..
И Сапа вдруг отшатнулся от него, как от прокаженного. Он узнал этого человека. Черные брови Сапа сдвинулись. Лицо перекосилось от гнева, и он закричал:
— Это ты?! Ты пришел?..
А тот утирал рукавом грязное, мокрое лицо и жалко бормотал:
— Не гони, не гони меня, Сапа… Ведь я же умираю…
— Да как ты смел переступить мой порог, подлый изменник? Кто разрешил тебе перейти нашу границу? Как земля не горит у тебя под ногами? Ты свинья!.. Я и смотреть-то на тебя не хочу! — задыхаясь от гнева, кричал Сапа.
В это время в комнату торопливо вошла Акгуль-эдже.
Услышав сначала стук в дверь, потом крик Сапа, она сильно встревожилась, взяла большой пастушеский нож, спрятала его под платок и, спотыкаясь в темноте, побежала в новый дом.
— Что за шум? Что случилось? — спросила она, посмотрев на взволнованного Сапа и на грязного оборванца у двери.
Чтоб успокоить ее, Сапа сказал:
— Да ничего не случилось… Но ты посмотри, посмотри, кто пришел!
Она пристально посмотрела на оборванца и вскрикнула слабым старческим голосом:
— Ой, это ты!.. Да почернеет лицо твое от позора! Да как же ты осмелился переступить порог? Или у тебя уже не осталось ни стыда, ни совести?
Она выпрямилась, как бы выросла сразу. Глаза ее горели, и она вся дрожала от гнева.
Черкез и Меред с удивлением смотрели на нее. Эту добрую старуху, которую горькая нужда и бесправие давно уже сделали бессловесной и кроткой, они никогда не видели такой разъяренной, никогда не слышали от нее ни одного бранного слова и недоумевали теперь — почему ее так взволновал этот жалкий оборванец.
А оборванец, опустив голову, виновато топтался на месте и молил глухим, усталым голосом:
— Не гоните меня!.. Я все понял… И пришел, чтоб искупить свою вину… А сейчас не гоните, лучше повесьте меня!..
Эти слова притушили гнев старухи. Лицо ее посветлело, смягчилось, но она отвернулась от оборванца.