А Сапа закричал:
— Искупить вину!.. Да можно ли ее искупить? Ты понимаешь, что ты сделал? Ты изменник, преступник! И я не хочу в своем доме видеть изменника! Кто тебе разрешил перейти границу?
Оборванец суетливо сунул за пазуху дрожащую грязную руку, вынул мокрую бумажку и протянул Сапа. Сапа прочитал и сказал:
— Хорошо, правительство простило тебя, разрешило вернуться в родной аул, но разве ты такой уж бессовестный, что останешься здесь? Как ты будешь смотреть людям в глаза? Лучше уходи, уходи отсюда, не только из аула, но даже и из района!
— Сапа, куда же я пойду? У меня нет уже сил… Я искуплю вину… Мы же братья с тобою…
— Братья?! Вот мои братья! — закричал Сапа и показал на друзей своих — Черкеза и Мереда. — А ты разве брат? Ты изменник! В тот грозный год мы жертвовали всем, всей своей жизнью, напрягали все силы, чтоб удержать в руках свободу, а ты удрал, показал свои уши…
— Да, Сахи, — сказала Акгуль-эдже, укоризненно качая головой. — Ты потерял тогда совесть. Ты взял у меня хлеб и сказал, что идешь с людьми на хошар[40], а хлеб-то я испекла из последней муки, из пыли, которую с трудом натрясла из мешка. Ты обманул меня, бросил мать-старуху, бросил младшего брата и ушел искать счастья. Долго же ты искал его!.. И какое же ты счастье нашел? Я вижу на тебе все тот же халат, какой я сшила своими руками, только он весь уже в дырах. А если бы ты был настоящим человеком, разве ты бросил бы меня и брата в тот грозный год, когда мы погибали от голода?
"Грозный год", о котором говорила старуха, был тот памятный год, когда свергли белого царя, когда народ выгнал в Афганистан эмира бухарского и началась гражданская война. Тогда баи, муллы, ишаны[41], кази-келланы[42] пытались запугать безграмотный народ нелепыми слухами: "Вот вы оскорбили эмира, лишили его власти, за это и накажет вас бог. Теперь начнется светопреставление. Амударья потечет вспять, а все погибнут от голода и страшных болезней".
Сахи тогда было всего двадцать два года. Он батрачил у хитрого бая, который задумал бежать вслед за эмиром в Афганистан. Без батраков баю трудно было перебраться через границу со своими стадами и имуществом. Он стал запугивать нелепыми слухами простодушного голодного Сахи и его тестя, ласково уговаривать их бежать вместе с ним.
— Тут мы погибнем с голоду! А в Афганистане… О!.. Там всего вдоволь!
Сахи и тесть его поверили баю, взяли своих жен и детей и тайком, не сказав никому, ушли вместе с баем в чужую страну.
И вот Сахи вернулся на родину, худой и оборванный.
Черкез узнал его только тогда, когда мать назвала его по имени. Он посмотрел на этого забитого, несчастного человека, и ему стало жалко его. Он живо вспомнил, как когда-то Сахи катал его на осле бая и зимними вечерами рассказывал сказки ему и Сапа.
Черкез порывисто встал и сказал:
— Не надо, не горячись, Сапа! Он же понял свою ошибку.
И Меред стал уговаривать Сапа, чтоб он пожалел Сахи.
— Э, вы не понимаете! Ведь это же брат!.. — упорствовал Сапа. — Его измена жжет мое сердце.
— Конечно, — сказал Черкез, — хвалить его не за что. Но правительство простило же его, не выгнало назад в Афганистан. Зачем же ты его гонишь из дома?
Уговоры эти немного смягчили сердце Сапа. Он сел на кровать и молча смотрел на окно, по которому все еще барабанил крупный дождь.
— Ну ладно, — сказал он, — пусть остается! Только я не хочу его видеть.
Акгуль-эдже вдруг повеселела и насмешливо спросила Сахи:
— Ну, хошарный удалец, а где же твоя семья?
И в то же время в ее голосе слышна была сердечная тревога за невестку, за внучку, которую она когда-то нянчила и очень любила.
— Они на днях приедут, — сказал Сахи, утирая рукавом грязное лицо.
— Ну, пойдем ко мне в кибитку, согрею тебе плов, переоденешься. Ведь вон как ты промок, весь посинел от холода.
И она увела его в кибитку.
Сапа сидел на кровати и молчал.
— Ну что ж, будем спать, — сказал Черкез.
— А я уж и спать не могу, — сказал Сапа. — Если бы вы знали, как это меня мучит! Ведь вот Меред не брат мне, а как я ему обрадовался! А Сахи, родного брата, честное слово, если бы не вы, я бы выгнал, как собаку.
В Афганистане Сахи влачил самое жалкое существование. Он батрачил у баев, работал днем и ночью и все-таки ходил оборванный и никогда не наедался досыта. Похудел, почернел, высох, как сухарь.
Наконец почувствовал, что теряет последние силы, что смерть уже на пороге, и так затосковал по родному аулу, который снился ему почти каждую ночь, что не захотел и дня оставаться на чужбине.