Вместе с другими своими односельчанами, тоже обманутыми когда-то муллами и баями, он добрался кое-как до советской границы, до родной земли и только тут впервые за много лет услышал приветливое слово и наелся досыта.
Пограничники накормили его и всю семью горячим жирным пловом и вместе с пропуском дали ему на дорогу хлеба, риса и баранины. Без этой поддержки Сахи никогда бы не добрел до родного аула, упал бы где-нибудь в барханах и уже не смог бы встать.
И вот он сидел теперь в родной кибитке, в сухом чистом халате, рядом с матерью и жадно ел плов. Время от времени он переставал жевать и спрашивал, жив ли Курбан, жив ли Гуллы, его сверстники, и недоумевал, как же это так получилось, что Гуллы и Курбан учились в Чарджоу и стали теперь большими людьми.
Он смотрел на потрескивавшее пламя костра, на давно знакомые вещи в кибитке, и ему казалось, что он опять стал семилетним мальчиком и мать рассказывает ему какую-то чудесную сказку про Гуллы и Курбана.
— А ты ешь, ешь! — говорила Акгуль-эдже, с грустью посматривая на сына. — Не наешься, еще сварю. Рису много, и баранина есть.
И это тоже казалось ему чем-то. невероятным и чудесным, как в сказке.
— Ничего, будешь работать в колхозе, и у тебя всего будет вдоволь, — утешала его мать.
Через три дня по аулу потянулись кочевки людей, возвращавшихся из Афганистана на родину. Покачиваясь, шли верблюды, семенили ослы, нагруженные разобранными кибитками и домашним скарбом. Рядом с ними брели пестрые группы оборванных, грязных, изможденных мужчин, женщин и детей.
Из домов на улицу выбежали ребятишки, старухи, молодые женщины и с любопытством смотрели на приезжих.
А те устало брели по пыльной дороге, с удивлением смотрели по сторонам на новые дома, на разросшиеся сады. Они не узнавали родного аула.
Жена Сахи приехала вместе с отцом, потому что у Сахи не было ни верблюда, ни осла, да и ничего у него не было, кроме рваного одеяла, старой кошмы и торбы для ложек с оборванной бахромой и давно уже выцветшей вышивкой. Все это жалкое имущество болталось на спине осла тестя Сахи, и на нем высоко сидел пятилетний сын Сахи. Рядом с ослом шагала жена Сахи с черноглазой дочкой на руках, только что начавшей ходить.
Сахи встретил жену с детьми и завернул осла во двор брата. Когда кочевка въехала во двор, из кибитки вышла Акгуль-эдже, посмотрела на невестку, на внучат и спросила:
— А куда же вы дели мою любимицу, мою Айгуль? Неужели бросили в Афганистане?
Жена Сахи заплакала навзрыд и, омыв слезами почерневшее от солнца, высохшее от нужды и горя лицо, прошептала:
— Нет ее… умерла наша Айгуль…
Да, умерла, и не одна Айгуль! Жена Сахи родила на чужбине еще пятерых детей, а живы остались только двое — девочка и мальчик.
— Ну, хорошо, что хоть эти остались, — старалась утешить невестку Акгуль-эдже, хотя сама еле сдерживала слезы — так ей жалко было свою первую внучку, свою любимицу Айгуль. — Пожили бы еще немного в вашем Афганистане, и этих бы потеряли. Сахи был молод и глуп, а отец-то твой чего испугался, чего он сбежал из аула? Наслушался сказок баев… Или он думал, что тут уж для него не осталось куска хлеба? Ведь он же работал, хорошим был пастухом. А теперь что плакать. Надо было раньше думать.
И Акгуль-эдже ласково обняла пятилетнего внука, который сидел на осле и большими черными глазами смотрел на нее, как на чужую сердитую старуху.
— Ну, а ты чего же стоишь? — сказала она Сахи. — Сними с осла свое тряпье, брось в старый дом да принеси скорее воды. Напьемся чаю, выкупаем ребят и будем обед готовить.
У Сахи словно гора свалилась с плеч. Он проворно снял сына с осла, бросил тряпье в старый дом и пошел за водой.
Когда пили чай в кибитке, Сахи сказал матери:
— Что же мне делать-то? Сапа не разговаривает и не глядит на меня… А мне где-то надо поселиться. Нельзя же под открытым небом…
— А вот старый дом… Он сейчас у нас вроде сарая, складываем в него всякую рухлядь. Обмажь его глиной внутри и снаружи, побели и живи. Это минутная работа. Разве можно говорить: "Что мне делать?" — когда ты здоров и у тебя есть руки? Работать надо.
— Работы-то я не боюсь… Но что скажет Сапа?
— А что может сказать Сапа? Ведь ты же не будешь требовать, чтоб он поселил тебя в новом доме? Этот дом он сам себе заработал. От отца-то остался один вот этот старый домишко — и ничего больше.
— Конечно, какой же может быть спор? — сказал Сахи. — Я не такой бессовестный. Но, видишь ли, раз я ушел тогда из аула, — значит, отказался и от старого дома. Вот в чем дело-то…