Сахи облегченно вздохнул и оперся на ручку кетменя.
— А ты потише работай, Сахи, — сказал Черкез. — Побереги себя. Еще солнце не взошло, а ты уже весь в поту. Тебе еще надо подкормиться. Растерял ты силу-то свою в этом Афганистане.
— Ничего мне не сделается. Я уж привык, — повеселев, сказал Сахи. — Ну как, нравится тебе моя работа?
— Хорошо! Но мы теперь немножко не так работаем. Видишь ли, землю мы пашем тракторами, удобряем сульфатом и кетменями работаем вот так.
Он взял кетмень у Сахи и показал ему, как надо окучивать хлопчатник.
— Вот так надо! Так советует делать наш агроном. Хлопчатник надо окучивать высоко, как картошку. Это повышает урожай.
Сахи смотрел на него, на то, как он ловко и быстро работал кетменем, и недоумевал: "А что же это такое — агроном, сульфат? И что такое трактор? Почему же им пашут, а не сохой? И как им пашут? Я ничего этого не знаю. Как же я буду работать?.. Прогонят они меня из колхоза…"
Он сильно встревожился.
Черкез отдал ему кетмень и пошел на другой участок. Сахи растерянно посмотрел на его широкую спину, качавшуюся над хлопчатником, и подумал: "Ну вот, уйдет, а я ничего не знаю. Сделаю не так — и меня выгонят из колхоза".
— Черкез! — крикнул он с жалобным отчаянием ребенка, которого покидает мать. — Не уходи, посиди со мной, посмотри, как я буду работать… И как это пашут трактором?
Черкез обернулся, посмотрел на Сахи, улыбнулся и сказал:
— Не могу, Сахи. У меня много работы. Надо обойти все участки.
— Ну, тогда вечером. Можно к тебе прийти?
— Да, вечером-то обязательно приходи ко мне. Мы после работы — вся моя бригада — непременно собираемся у меня и обсуждаем, как и что сделано за день, и распределяем работы на завтрашний день. Уж так у нас заведено. А если тебе что понадобится, не стесняйся, заходи хоть ночью.
— Слушай, а где же Меред? Я видел его тогда у Сапа ночью… Ведь это он был с вами?
— Он. Но он уже уехал. Он ведь в Чарджоу работает агрономом. Вечером поговорим, приходи.
Черкез ушел, а Сахи снова принялся за работу, раздумывая: "Меред агроном… Что же он делает?"
И Меред, которого он знал еще шустрым мальчишкой, казался ему не Мередом, а каким-то таинственным человеком.
Да, все переменилось здесь, на родине! И Сапа, и Меред, и Черкез, и все сверстники Сахи, вроде Гуллы и Курбана, стали учеными, начальниками, а он, Сахи, так и остался таким же слепым и темным, как при эмире бухарском.
Сахи горько было сознавать это.
Каждый вечер после работы он приходил к Черкезу и внимательно слушал, о чем говорили и спорили люди, пытливо расспрашивал Черкеза, наконец понял, что такое колхоз, и стал работать с еще большим усердием.
Черкез хвалил его на собрании бригады. Похвалы эти дошли до кибитки Акгуль-эдже. Старуха радовалась, ласково посматривала на сына и как-то сказала ему:
— Слушай, Сахи, надо и жене твоей работать. Вдвоем-то вы вдвое больше заработаете, скорее дом построите. Она здоровая, умеет работать. Чего ей дома сидеть? А детишки, не бойся, не будут со мной скучать. Я дома одна управлюсь.
— Ай, для нас это было бы счастье! — обрадовался Сахи.
— Ну и будь счастлив! — сказала старуха. — Для того люди живут и работают, чтобы быть счастливыми.
На другой день и жена Сахи пошла с кетменем на плече на работу.
Сапа слышал похвалы Черкеза и других колхозников, да и сам видел неутомимое усердие брата и скоро помирился с ним и только при народе добродушно посмеивался:
— А ну, Сахи, расскажи-ка нам, как ты, спасаясь от дождя, прыгнул в болото! Пусть народ послушает!
— Э, что там рассказывать! — смущенно отмахивался Сахи.
Он никогда не был разговорчивым. К тому же старая ошибка мучила его, и он долго был в подавленном настроении. А потом, когда почувствовал себя полноправным колхозником, сам охотно рассказывал о своей каторжной жизни в Афганистане и неизменно так кончал свой рассказ:
— А все-таки самое дорогое на свете — это родина. Хлеб и деньги хоть и тяжелым трудом, а все-таки везде добудешь. На худой конец, их и украсть можно. А родину потеряешь — другую уж нигде не найдешь. Недаром говорили наши деды и прадеды: "Кто разлучился с любимой — плачет семь лет, а кто разлучился с родиной — плачет до самой смерти". И это истинная правда!
Женитьба Елли Одэ
По-видимому, он появился на свет в один из тех не любимых туркменами дней, когда ветер со свистом сотрясал кибитки, угрожая сорвать их и опрокинуть, и потому назвали его Елли, что значит "Ветреный". Прозвище это соединили потом с именем отца, да так и вписали в паспорт — "Елли Одэ".