Однажды зимним вечером ребята уселись вокруг печки Каджар-ага и, как всегда, сначала шумно говорили, спорили о чем-то. И Каджар-ага принимал во всем этом самое живое участие. А потом, уставясь на гудевшее пламя в печи, все замолчали, призадумались, и в старенькой хижине наступила тишина. Но недолго она длилась.
— Каджар-ага, — сказал Берды-Покген, — ты вчера не досказал нам про желтую пушку.
Берды-Покген кривил душой. Он отлично знал, что Каджар-ага прошлым вечером все рассказал про желтую пушку, но ему хотелось еще раз послушать героическую повесть о том, как когда-то на его родную страну, на Туркмению, напали войска иранского шаха Наср-Эддина, вооруженные пушками, и туркмены, у которых тогда не было пушек, все-таки разбили войска Наср-Эддина и отняли у них тридцать шесть пушек, отлитых из желтой меди.
— Это интересно! Расскажи, пожалуйста!
Но тут Меле-Мекир заморгал своими маленькими быстрыми глазками и запротестовал:
— Нет, не про пушку! Лучше про старого садовника, как он сады разводил в песках.
— Ну вот еще, про садовника! — закричал Ата-Питик, почесывая живот. — Он уж рассказывал!.. Лучше про другое.
— Да не все ли равно, про что? — сказал Баллы-Вара. — Расскажи что хочешь. Все равно интересно…
Каджар-ага, склонив голову, сидел неподвижно, как будто ничего не слышал. Потом поднял голову и сказал:
— У бога много дней. Они идут один за другим. Откуда же я вам возьму на каждый день все новые и новые рассказы?
— Да найдешь, Каджар-ага! — стал упрашивать его Берды-Покген. — А не найдешь, так сказку расскажи.
Каджар-ага помолчал немного и сказал:
— Нет, сын мой, сказку не стану рассказывать. Если есть что рассказать сегодня, зачем же откладывать на завтра?
И как будто готовясь к какому-то важному делу, он надел на свою огромную голову старую шапку. В этой старой вытертой шапке с вывороченными краями он стал еще страшнее. Он был похож теперь на дервиша-отшельника, живущего в пещере.
То, что он надел эту шапку, означало, что сегодня он в хорошем настроении и собирается рассказать что-то очень интересное.
— Когда я был маленьким, — начал Каджар-ага, волнуясь и сопровождая свой рассказ выразительной мимикой и бурными жестами, — весь народ наш ютился в тесной крепости. И тогда не было у нас ни клуба, ни школы. Отцы с матерями работали с утра до ночи, а мы, ребятишки, голодные, босые, бегали без призора, ну, и озоровали, конечно, от скуки. В вашем возрасте я был озорным, непослушным и дрался так, что от моих штанов и рубахи только клочья летели. То лошадей пугал, а то стравливал ослов. Они дрались, кусали друг друга и поднимали такой рев!.. В крепости пыль летела столбом, и можно было оглохнуть от крика. Если я не сделал чего-нибудь такого, мне уж казалось, что день прошел попусту, и заснуть спокойно не мог. Отец и мать били меня. Отец то и дело говорил: "Ты, свинья, рано или поздно будешь разбойником. Из-за тебя и народ побоится ночами огонь зажигать — как бы ты не увидел, где люди живут, и не ограбил их. Ничего-то из тебя путного не выйдет".
Но все это не действовало на меня, и наконец из-за озорства своего я и попал в беду, сам себя наказал.
В крепости у нас, недалеко от южных ворот, жил один старик. Звали его мастер Курбан. Он делал порох. Около своего дома он вырыл яму и поставил в нее огромную деревянную ступку. Около ямы был бугорок. Мастер Курбан положил на него длинное бревно так, что бугорок приходился как раз посредине бревна. На одном конце бревна висел большой каменный пестик. Когда мастер Курбан нажимал ногой на другой конец бревна, пестик поднимался, а когда отпускал, пестик падал в ступку и толок что надо. Бывало, когда ни посмотришь, Курбан-ага все работает, все крутится возле своей ступки, делает порох.
Однажды сидели мы на крепостной стене, как вороны, и спорили о том, кто дальше бросает камень, кто самый меткий. Потом разговор зашел о ружьях, о стрелках, почему пуля вылетает из ружья с такой силой. Вот тут-то и пришла мне в голову дурацкая затея.
Давайте, говорю, подожжем порох в ступке Курбан-ага. Ребята не согласились. Что ты, говорят, к ней и подходить-то близко страшно.
Ну, а я и еще один озорник вроде меня стали их стыдить, дразнить трусами.
Разошлись мы по домам, а я уже и спать не могу, все думаю — как бы это поджечь порох в ступке. И не я один думал об этом. Были и еще ребята вроде меня.
Вот летом, в самый полдень, когда Курбан-ага и весь народ ушли отдыхать, мы впятером побежали к ступке Курбан-ага. Спичек тогда еще и в помине не было. А посреди крепости всегда горел костер, который назывался "огнем для чилима", потому что от него все закуривали чилимы.