Рэна не окружала темнота. Он не светился изнутри, нет, но энергии и силы хватило бы на то, чтобы заставить факелом вспыхнуть весь безмерный Златой Лес. И он выступил вперёд ещё на несколько шагов.
Что значит — воскресить имя? Шэрра ухватилась за последнюю фразу — она мало что знала о Роларэне, а память поколений стирали смерти, но было же что-то… Что-то такое, что заставило Златой Лес вспомнить о нём.
Девушка знала — такого не было ни разу. Сначала, когда Златой Лес признавал его, Роларэн был одним из многих Вечных, сильным, но не самым лучшим. А потом — он словно забыл о своём сыне, вычеркнул его имя из воспоминаний. Зачем Каене было это делать, а потом, по его изгнанию, возвращать Лесу имя? Шэрра не понимала — позволить всем забыть о Рэне, а потом…
Эльфы не стали ждать. Прячась, как последние трусы, как последние люди, они сыпанули в него градом стрел — но Рэну понадобилось лишь вытянуть руку и что-то прошептать себе под нос. Всколыхнулось пространство — Златой Лес будто бы разрывался на куски, не зная, позволять ли последнему живому Вечному так хозяйничать на собственных просторах. Но Рэн не спрашивал разрешения — он действовал, действовал так, как ему это было удобно. Живые не просят разрешения у мёртвых — потому что мёртвых уже не существует. Эльфы ни во что, кроме себя самих, не верили, пусть и не превозносили на уровень божества, и дикостью было бы позволить гнилым деревьям убить его.
Стрелы разлетались вихрями, словно не замечая Роларэна. Какие-то проскальзывали иллюзией сквозь него, какие-то взмывали вверх, меняя собственное направление. Одна застыла прямо напротив него, как и та, самая первая, и мужчина протянул руку, сжал древко и прокрутил в своих пальцах её так, как прежде поступал с палицей, принадлежавшей Каене — той самой, что висела у него на шее под видом кулона.
Шэрра поражалась, как ему удавалось до такой степени легко играть с реальностью. Ещё мгновение назад, казалось, всё вокруг рассыпалось самыми настоящими искрами, всё превратилось в дикий полубезумный поток, смутно напоминающий реальность — а вот, стрелы лежат на земле, оперение обгорело, и только одна из них полыхает алым, но приглушенным, в тон волос королевы Каены, а не рыжевизны Златого Леса.
— Вы плохие стражи границы, дети мои, — продолжил равнодушно Роларэн, — если пытаетесь помешать тому, кого ждёт Её Величество. Или, может быть, вы не узнали меня? Как жаль. Пограничная стража должна отличаться большей внимательностью.
На самом деле — и Рэн отлично об этом знал, — всё происходило по повелению Каены. Она пыталась задержать, пыталась испытать на прочность и посмотреть, каких высот на самом деле достигла его магия. Она пыталась понять, сломили ли его почти что отрезанные острые кончики ушей, зажили ли старые шрамы и готов ли он к новым. Но она воскресила его имя не только для них, но и для себя; она приняла эту дикую, постыдную любовь всю, без остатка. Она становилась опаснее.
Роларэн, впрочем, давно уже всё решил. Он мог её победить — он единственный мог. И Шэрра… Оружие ли?
На этот вопрос ответить Вечный не смог бы, кто б его ему ни задал. Слишком всё смешалось.
— Выходите из кустов, дети мои, — протянул раздражённо он. — Я жду вас.
Кто-то попытался шагнуть вперёд, но тут же спрятался обратно в кронах деревьев. Роларэн лишь пожал плечами — ему будто бы было абсолютно всё равно, как именно они отреагируют на его появление и отреагируют ли вообще. Ему, казалось, хотелось просто уйти куда подальше от надоедливых эльфийских правил, от этого пристального взгляда и направленных на него луков.
— Шэрра, иди сюда.
Она послушно шагнула вперёд. Шагнула, опустив голову, словно пленница, и сама толком не знала, была ли нею на самом деле или просто старалась качественно выполнять свою роль.
Он обнял её рукой за талию, властно, крепко и без капли той самой странной, дикой нежности, что присутствовала в человеческом мире. Теперь, сжимая её в объятиях, мужчина будто бы ставил очередную метку, клеймо, показывая, что жертву никому, кроме него, не отдадут.
Там, в полумраке ранней весны, он целовал её всего несколько раз, но сколько мягкости, сколько непередаваемой нежности потерял в этих прикосновениях. Он чаще исцелял — но целебные касания по-эльфийски тонких пальцев передавали и его чувства, и Шэрра тогда не знала, по отношению к кому они были направлены. Ей ли они принадлежали, или, может быть, той, что, родившись раньше, украла её имя, её не взросшее до сих пор дерево?
И теперь она задавалась точно тем же вопросом — потому что холод его рук, страсть и дикость в зелёных глазах выдавали другого, давно почившего мужчину, на сердце которого не было бесконечных полос шрамов и ран. Он перестал быть тем самым пугающим, ужасным, но разбитым Вечным.