Иллюзия? Или это тоже древняя магия леса отозвалась, поруганная, измученная, но всё ещё живая, до той поры, пока рядом есть хотя бы один Вечный?
Будто бы Шэрре кто-то мог ответить!
Роларэн миновал каменеющего эльфа без капли жалости. Он, сохранивший жизнь человечишке, что на него напал, не убивший парня, что предал — дважды, даже больше, предал много раз, сейчас миновал смертного остроухого так, словно тот был отходами в глазах Вечного.
— Прежде, — надменно, но с какой-то спрятанной в голосе ноткой сожаления, — считалось, что если мы вытравим смертных, то дальше будет легче. Увы, но вскоре все поняли, что это грозило бы вымиранием эльфийской расы. Но нас и так осталось слишком мало после управления Её Величества, так что, десятком больше, десятком меньше…
Шэрре казалось, что он сожалел. И она, подняв голову, столкнулась с сочувствием и злобой, застывшей в зелёных глазах так страшно, так причудливо…
— Мне не жаль их, — ответил на невысказанный вопрос Роларэн. — Как не жаль тебя, смертная. Но мне жаль детей, которых ещё в утробе или по рождению пытались уничтожить их родители, не сумев вдохнуть Вечность.
Рэн родился тогда, когда произвести на свет Вечного считалось уже едва ли не подвигом. Его родители, говорили потом ему, страшно испугались, когда узнали о беременности. Эльфийки очень тяжело заводят детей, а за короткий срок в семьдесят лет, при том, что большинство не проживёт и его половины, многие так и способны произвести в свет потомство. Вечные беременели к третьей-четвёртой сотне. В основном, каждая могла родить лишь одного ребёнка, некоторые — двоих, уникумами считались те, у кого рождалось трое. И когда эльфы стали смертными, лучше с рождаемостью не стало.
Их бессмертие было тому причиной. Тела Вечных, застывшие в одном и том же состоянии, разве они способны были произвести дитя? А в быстроте сменяющихся лет смертных не было того, что позволило бы им хотя бы продолжить род…
Роларэн помнил, как дрожала его мать, рассказывая о том времени. Она была уже весьма зрелой по меркам эльфов и прожила куда больше многих из тех, что сейчас бродили по свету. Ей ещё не было тысячи лет, но через сотню-две она должна была добраться и до этой отметки. Отец Рэна был и того старше.
Златое Дерево не взросло у них на семейном участке, рядом с родительскими деревьями. И мать, опасаясь, что после стольких лет ожидания сумеет произвести на свет всего лишь смертное дитя, что угаснет, будто свеча, так быстро, словно ночной светлячок, на их глазах, что постоянно ходила на столичное кладбище, на место, где должна была вскоре воздвигнуться могила её сына, и плакала.
Её слёзы солёными каплями прорезали умирающую, но тогда ещё способную произвести на свет хотя бы какой-то росток, тогда ещё живущую под ясным солнцем, а не спрятанную за туманами землю… И за несколько дней до родов сквозь трещины и сухость вместо могилы прорвалось Златое Дерево.
Мать знала, что носителя его души носит под сердцем. В том году эльфы были счастливы, они ждали больше семи детей, и каждая эльфийка надеялась на то, что Златое Дерево распускает свои маленькие листики именно для её ребёнка. Древо шептало всем имя — и все примеряли, как их ребёнку оно подойдёт…
Но она не имела ни единого сомнения — это дерево взросло для её сына. Что бы ни говорили другие. Что бы они ни пытались сделать. Её мальчик — она знала, что носит под сердцем именно будущего мужчину, — получит свою Вечность. Её мальчик когда-то взрастит собственное Златое Дерево, и его дитя, одарённое душой, осветит этот мир.
…Роларэн помнил, как к нему относились, пока он был мал. Это был первый год, когда родилось так много смертных. Его друзья рождались и гасли у него на глазах — а он, войдя в зрелость и из мальчонки превратившись во взрослого мужчину, перестал стареть. Он предавал прахом тела тех, кто родился с ним в один год. Он ждал свою Вечную и знал наперёд, как её будут звать. Он знал, что от его Златого Дерева родится новое.
Но Вечную он не дождался. А Златое Дерево его дочери не дало никакого смысла. У неё была душа, но это не помешало ей родиться смертным ребёнком.
И после этого он вынужден был жить среди людей. Среди варваров, способных поднять на своё дитя, на плод своего чрева руку. Зачем им деревья, зачем им свобода, зачем им шанс дан рождать по пять, десять, если они всё равно относятся к своему ребёнку, словно к сорняку — как вырастет, так и будет?