Он положил руку на плечо Фирхану - то ли выпивал, то ли даровал силы. Тот вдруг выпрямился - и глаза его приобрели тот цвет, что много лет назад, когда он был совсем ещё мальчишкой и преданно смотрел на Вечного. Вечного, в котором были силы убить весь мир - но он обошёлся только тем, что был должен сделать.
- Но даже такой справедливый король, как тот, о ком я веду речь, должен был убивать. Только он обходился малой кровью. Даже если иногда это ранило очень больно, - покачал головой он. - А ещё, если можно было не убивать - он оставлял в живых. С клеймом памяти. Но у Миро память коротка. Миро забывчив. Потому я должен был отпечатать клеймо ещё и на его теле - чтобы он не забыл эту страшную сказку никогда в своей жизни. А теперь уходи, Фирхан. Твои ученики ещё догонят меня. Я знаю, что не ты послал их. Но тот король всегда мог остановить своё воинство. Сможешь ли это сделать ты?
Когда Фирхан встал, он словно был моложе. И голос его звучал хрипло-хрипло, когда он заговорил наконец.
- Ты выдумал его. Таких не бывает, - прошептал он. - Сила и власть всегда соблазняют.
- Не сила и власть, Фирхан, а желание их заполучить. Когда у тебя есть бессмертие и мощь, зачем тебе вторая, скажи мне? А этот мир мудрый. Если б мы у него только не воровали... Иди.
- Я не стану их останавливать.
- Я не сомневаюсь, - усмехнулся Роларэн. - В маленьком смелом мальчике в Златом Лесу поселилось слишком много страха.
- Я не боюсь тебя.
- А меня и не надо было бояться, - возразил он. - Но ты не сможешь меня убить. А я тебя смогу. Скажи, кто из нас сильнее, не делая того, что в его силах, или совершая то, на что не способен?
Фирхан, казалось, ничего так и не понял. Теперь его душа будто бы состарилась на целую сотню лет, соприкоснувшись с чем-то вечным, с чем-то старшим, чем он и все поколения, которые он застал за свою жизнь. Глупость в нём вытеснила горечь; единственный достойный эльф достойным был только потому, что позволил себе умереть. Бессмертные казались ему греховными. Почему? Потому что у них было больше, чем могли позволить себе люди?
- Видишь, - игнорируя присутствие Фирхана, повернулся к Шэрре Роларэн. - К этому приводит благодетель. Ты спасла. Он вернётся. Вернётся, но я советую не забывать. Люди подлы.
Шэрра знала, что он говорил о Тони. О том, сколько грязи могло смешаться в человеке. Она ценила жизнь и совершенно не желала с нею расставаться. А люди, может быть, слишком многого хотели от тех, кто дарил им щедрые дары - такие, как спасение, такие, как возможность выжить.
Фирхан попятился. Теперь в его теле оказалось силы больше - он был готов сражаться, но только против кого-то слабее, чем он сам. Не против Роларэна. Наверное, на это ему никогда не хватило бы духу.
Шэрра вспомнила все те настановления Мастера, которые он шептал без конца на уроках. На эльфа - на Вечного, - надо было нападать скопом, всем одновременно, чтобы попытаться его победить. Надо было действовать так, как умеют люди. Что их толкало? Ненависть к эльфам? Но она теперь не верила, что страх одного человека мог породить целую Академию. Теперь, может быть, Шэрра окончательно осознала, что проблема была скорее в зависти, чем в желании человечества защитить собственную шкуру.
- Мы дождёмся его не здесь, - сказал Роларэн Шэрре. - Но дождёмся, если ты этого хочешь.
- Хочу, - кивнула она.
Фирхан не понимал, о чём шла речь. Он ушёл - даже скорее сбежал, не оборачиваясь, и ждал смеха в спину, но так и не услышал ни единого смешка. Он так и не понял, что произошло - наверное, потому, что видел в сказке только одну сплошную правду.
Жил-был король в мире, полном боли и страха. И умел превращать её в радость и надежду.
Но только разве людям это было нужно?
Глава восемнадцатая
Год 120 правления Каены Первой
Тони не пришёл на следующий день. И через неделю их путешествия, замедлившегося значительно после встречи с Фирханом, - тоже. Но Шэрра знала, что он шёл за ними, искал её и отчаянно надеялся на что-то. Она не могла расшифровать, на что именно, это оказалось выше её сил - но разве это имело значение? Она просто ждала. Этого хватало.
Шэрра не могла объяснить нетерпения, с которым ожидала его прихода. Но теперь, когда постепенно отступала зима, чем дальше к весне, чем ближе к югу, когда первый снег начал таять у них под снегами, она поняла, что это случится совсем скоро. Люди выбираются на весну, как всякие черви и змеи из своих укромных местечек.
Они с Рэном всё больше молчали. Она избавилась от большинства вопросов ещё в первые дни - и засыпала, когда он обнимал её за плечи, прижимая к себе, ни разу больше с той ночи не поцеловав. Казалось, заставлял себя верить только в то, что всё можно вернуть только после смерти Каены. А значит, жить до этого он не мог.
И всё равно девушка не могла избавиться от впечатления, что он тянул время. Давал шанс кровавой королеве одуматься, вернуться к праведной жизни - тогда, может быть, он попытался бы как-то всё исправить иначе, без убийства.
Шэрре думалось, что эльфийка только ждала их, дабы доказать, что этого никогда не случится. И не могло - потому что слишком уж для этого она была злой, жестокой и болезненно-мучительной. Каена не отпускала. Каена и в любви-то не смогла ему простить, что уж говорить о том, чтобы в отсутствии избавиться от мыслей о нём?
А ещё - девушка так ни разу и не рискнула спросить, почему он не попытался сдаться. Каена для него не была любимой женщиной ни минуты, но любимой всё-таки была - в каком-то странном определении, которого оказалось слишком мало, чтобы Шэрра смогла понять до самого конца, до той глубины, которую требовал Роларэн.
- Я шла летом, - промолвила она, прерывая практически дневное молчание. - И не замечала, что здесь настолько теплее и настолько быстро отступает зима. Будто вот-вот найду свежие цветы.
- Эльфы когда-то давно умели растить прекрасные цветы, когда пели им песню, - вдруг сказал Роларэн.
- Ты тоже умел?
- Ведь я был Вечным. Когда я был совсем ещё ребёнком, я частенько это делал - напевал незатейливую мелодию, и сквозь землю пробивались росточки. Так можно было вырастить даже Златое Дерево - своё собственное, заставить войти в силу. Может быть, Златой Лес потому и стал умирать, что те, кто должен был ему петь, встретили свою смерть наедине с Тварями Туманными.
- А ты можешь меня научить?
- Дарить жизнь - нет. Мастерство учителя во мне сохранилось только относительно чужих смертей, - он протянул руку и дотронулся до ствола почти усохшего дерева, такого несчастного на фоне заснеженных, но в будущем ещё здоровых гигантов... Пальцы заскользили по неровностям на коре, и мужчина улыбнулся, чувствуя, как соки побежали под его руками. Он давно уже не пел растениям, давно потерял голос - и первые ноты песни показались хрипловатыми, неказистыми, неуверенными и до того фальшивыми, что любой ценитель, даже среди людей, закрыл бы уши.
Но он не остановился. Постепенно мягкий мужской голос набирал силу, обвивал сплошной волной деревья, заставляя это одно, уже покойное, становиться живее. Он посвящал ему какую-то старую грустную песню, которую Шэрре не позволялось перебивать - она и не собиралась, не посмела бы, наверное. Ей самой от этой песни всё больше и больше хотелось весны.
Она только сейчас заметила, как мало вокруг было снега. Роларэн смёл магией его остатки, устроился около дерева на влажной земле и продолжил напевать всё ту же бессменную мелодию.
Дерево ожило. А прямо напротив него сквозь снег пробивался маленький росток. Пусть сила не была направлена в грунт, казалось, цветок почувствовал сам - и распускал свои маленькие лепесточки, белым на белом красуясь перед Шэррой.