- Красиво, - прошептала девушка, опускаясь на колени рядом с цветком. - Но у меня бы такого никогда не получилось. Было бы, наверное, лучше, если б ты научил меня чему-то более полезному. Искусству убивать, например. Искусству выжить после Каены. Ведь ты хочешь, чтобы я выжила?
- Хочу, - согласно кивнул Роларэн. - Но этому тебя тоже трудно будет научить, если ты сама того не пожелаешь.
- Я уже желаю.
- В таком случае... - он так и не поднялся, но потянулся к своей палице. На руках мужчины были извечные перчатки - не хотелось вредить свои ладони, когда не следовало сражаться. Только иногда, когда они пересекали особенно тихие участки дороги, Роларэн зачем-то избавлялся от защиты и голой кожей касался к отвратительному ядовитому дереву. Сколько б Шэрра ни спрашивала, зачем ему это, он много раз повторял, что таково его единственное оружие - и больше ни единого слова. Девушке хотелось бы добраться, докопаться до правды, но она, наверное, для этого таилась слишком уж глубоко, чтобы вот так можно было протянуть руку и вытащить её на свободу.
Впрочем, девушка нынче уже и не задавалась такими вопросами. Они, пожалуй, и подавно потеряли собственную актуальность. Оставалось только спокойно ждать того мига, когда жизнь подскажет ей разгадку. Может быть, это случится совсем скоро, может, Шэрру ожидали ещё сотни лет молчания... Если она сможет те сотни лет прожить.
- Можно быть Вечным сколько угодно, но если ты не способен перенести яд чужой палицы, то ни на что не годен. Мне сначала казалось, что умирают именно от того, чем пропитано дерево, но со временем я осознал, что проблема на самом деле кроется в болевом шоке. От этого люди и гибнут так легко. Поэтому надо начинать здесь, в человеческом мире, где ты не можешь умереть - попробовать дотронуться, сначала осторожно, потом уже полной ладонью.
- А яды всегда одинаковой силы?
- Нет, - покачал головой Роларэн. - В последнее время у Каены повыдирали сердца из ещё живых деревьев уже давно мёртвых хозяев, но к ним касаются только через толстую ткань. Жжёт даже так - но всё равно меньше. Потому солдаты Каены, приступая к своему любимому, к пыткам, сначала запасаются перчатками попрочнее. Если же прижать к их обнажённой коже палицу, то они умрут в первую же секунду. Но я привык. Мне всё ещё больно, по рукам стекает кровь, но стоило только уяснить, что это не смертельно, как боль перестала иметь значение.
Шэрра чувствовала себя вновь на уроках Мастера. На тех самых занятиях, где он постепенно, методично выкладывал страшную, жуткую даже правду, в самых ярких красках расписывал, что будет происходить дальше, когда вроде бы продолжал пугать, а вроде бы отступал в сторону, позволяя спокойствию окутать с ног до головы. Она любила его уроки теперь, постфактум, когда понимала, кто именно их проводил. А будучи Рэ, сжившись с выдуманной шкурой выдуманного человека, ненавидела просто до боли и до ужаса.
- Ты думаешь, я выдержу? - спросила Шэрра. - Ведь, рано или поздно, я всё равно умру от болевого шока. Там. В её пыточных.
- У них на убийство будет не так-то много времени.
Она улыбнулась и вновь повернулась к цветку. Вдыхать его едва-едва слышный аромат было куда приятнее, чем думать о смерти. Теперь Шэрре пахло её любимой весной, единственным, за что следовало пребывать в человеческом мире, и она неохотно привстала, потянувшись к палице.
- Не сегодня, Шэрра.
- Почему?
- Ты не готова, - пожал плечами он. - Когда ты будешь готова, я скажу. Тогда позволю коснуться.
Она покачала головой.
Она ждала сейчас не шанса прикоснуться к палице. Она ждала того момента, когда придёт её маленький должник с широченными плечами и руками, которыми может задавить до смерти. Не было в этом никакого смысла - на самом деле, девушке полагалось ненавидеть Громадину Тони, а не спасать ему жизнь, - но она всё равно ждала с таким поразительным нетерпением, что кому угодно от этого стало бы попросту дурно.
- Знаешь, - прошептала она наконец-то, обращаясь к Роларэну. - Я от всего этого так устала... Мне до такой степени хочется, чтобы наконец-то всё закончилось. Чтобы всё было... Без Каены. А ты ведь живёшь целую вечность. Как ты мог терпеть её все сто двадцать лет? Как твоя любовь могла сто семнадцать лет не угасать? Каковы же для неё должны быть причины?
- Ты не должна спрашивать меня об этом.
- Но уже спросила.
Он вновь посмотрел на цветок. А потом запел следующую песню - жестче, громче. Цветок замер - песнь направлялась не по отношению к нему. Зато за спиной Роларэна распустило буйные листья дерево - и застыло, зеленясь на холоде.
- Но ведь оно погибнет, - отметила Шэрра.
Роларэн долго смотрел на неё, подбирая верные слова для одного и того же ответа. А после промолвил:
- Вот как вышло с Каеной. Слишком много подаренного добра, слишком много разбросанной силы иногда выходит во вред. Если слишком щедрой рукою посеять любовь, то все восходы умрут, а человеку, которого одарили, будет только хуже.
Шэрра поняла. Не проронила больше ни единого слова, потому что Рэн в этом не нуждался. Он и так увидел всё, что ему было нужно, в карих девичьих глазах.
- Он близко.
Рэн кивнул в ответ на эти короткие два слова. Он чувствовал, когда ступал Фирхан, и теперь так же Шэрра ощущала приближение Тони.
- Хочешь цветы?
- Эльфийки не принимают сорванные дары лесов, - возразила Шэрра.
- Я могу их не срывать. Я могу принести весну на эту поляну. Я уже забыл о том, как это прекрасно - дарить чему-то жить... Какому-то маленькому ростку. Но мне придётся вспомнить, если я хочу, чтобы моё маленькое Златое Деревце вновь пустило корни.
Шэрра кивнула. Она хотела. Ей нравилась сама суть подарка, такого безгранично живого, что не догадался бы ни один человек на свете. Только эльф. Только тот, кто понимал её от начала и до самого конца.
Роларэн вновь запел. Теперь увереннее. Теперь в его голосе не было ни дрожи, ни страха, ни ещё чего-нибудь в этом роде. Он пел песнь, что могла подарить жизнь всему миру, и умело направлял её по тому пути, который сам избирал. Он совершенно не нуждался в каких-то подспорьях, в подсказках, в глупых пошлостях вроде направлений. Он просто спокойно взращивал листик за листиком.
Он заставил сначала постепенно сходить снег. До той меры, что была бы подснежникам как раз в пору. А после маленькие ростки принялись осторожно пробивать ледянистый, холодный покров.
Распускались белые цветы. Мягким, но таким прекрасным запахом весны наполнилась поляна. И Шэрра почувствовала, что даже того холода, что обжигал её колени несколько минут назад, и вовсе не осталось, одно только тепло и безграничная мягкость.
Она ни за что не стала бы их рвать. Не стала бы оставлять грязные следы своего пребывания на этой поляне. И Роларэн, понимая это, растил цветы не сплошным ковром, а так, чтобы их можно было миновать, не сломав ни один росток.
Песня звучала всё громче. Теперь, казалось, она звенела на целый лес. Рэн не даровал собственную силу ему, нет, у мужчины бы даже вечности для этого не хватило. Только одно мёртвое дерево красовалось теперь зеленью за спиной. Но всех остальных он не взращивал - он просто осторожно заглядывал в их маленькие невидимые спальни и шептал, что пришла весна.
Лес оживал. Только теперь Шэрра поняла, какой была жизнь эльфов до того, как Златые Деревья начали вянуть, до того, как начали опадать с них листья. Златой Лес был прекрасен только тем, что он хранил в себе множество эльфийских душ. А всё остальное они находили дальше. На земле. В соседних лесах.
Она видела прошлое в этом аромате подснежников. Видела, как прекрасные эльфы и эльфийки блуждали по свету и с каждой весной пробуждали лес за лесом. Тогда люди, любуясь на их красивые лица, заслушиваясь великолепными песнями, слагали прекрасные легенды.
От тех эльфов только они и остались.
Может быть, в этом всём действительно были виноваты люди. Они дарили вечность эльфам, эльфы отвечали благодарностью, но ведь не все были добры. Какие-то мужчины слишком сильным желанием пылали к красавицам-эльфийкам, сжимая хрупких девушек в медвежьих объятиях. Кто-то мечтал о ребёнке от эльфа-мужчины, подмешивая зелья гадкие в воду.