А на перекуре у плаката заспорили: читать или сорвать, как предписывает некий параграф.
И табачок пошел врозь.
Воспроизводимое на большом листе открытое письмо офицеров Михайловского полка содержало два обращения.
Одна строчка к России:
И целое послание — «преуспевающему тылу».
К вам, герои тыла, шкурники и бездельники, обращаемся мы, офицеры русской армии, к вам, никому не нужным, ни к чему не способным, заполняющим бесконечные анфилады чиновных кабинетов. К вам, «работающим» на оборону, к вам, лощеным франтам и фатам, обивающим городские тротуары, к вам, сытым, самодовольным развратникам, отвратительным павианам, прыгающим в дикой пляске у тела умирающей матери-Родины. К вам, нежным мальчикам, беспомощным птенцам, прячущимся под юбками своих матерей. К вам, мелкие, ловкие, избегающие фронта, забывающим о гибели исторических надежд России. К тебе, огромная безликая толпа, смердящая накипь, обращаем мы свои взоры, горящие презрением и ненавистью.
Знаете ли вы, что «серые шинели», «незаметные герои», о которых вы любите иногда говорить с шовинистической гордостью и покровительственной нежностью, имеют робкое желание жить.
Знаете ли вы, что в то время, когда вы устраиваете оргии, спекуляции и наживы, трусливо считаете свои барыши, на фронте отдают жизни лучшие из сынов России.
Вы зажимаете уши, чтобы не услышать, но мы кричим, и вы услышите наш крик.
Умирая, мы будем думать, что мы рыцари своего бога, своего короля и своей дамы.
Плакат делал вывод: офицеры фронта ненавидят офицеров тыла, чиновников, боятся рабочих и крестьян, режим Колчака пропитан враждой, взаимной подозрительностью, междоусобицей, страхом, опоры в народе он не имеет, и еще 4 июля Ленин справедливо сказал: Колчак сломлен, Колчак раздавлен, Колчак развалился.
— Обманутые солдаты! — прочел кто-то митинговым голосом.
Заспорили еще азартней, стали намахиваться друг на друга, курившие у паперти офицеры поздно вмешались в заваруху, и вместо молебна, вместо восблагодарения всевышнего по поводу благополучного прибытия получилась драка с членовредительством.
Таким образом, безмятежное голубое царствование г-на Глотова несколько омрачилось, и по проводам империи побежали тайные донесения и доносы, предугадать последствия которых не решился бы, пожалуй, и сам Соломон, проницательнейший из владык мира. Что же до г-на Глотова, то он присутствия духа не терял и находил время не только перекраивать и штопать свой служебный кафтан.
— Допрос? — спросила Кафа.
Глотов переждал, пока гимназист-новобранец с его громоздким пистолетом, вызывавшим в памяти книжные картины дуэлей и маскарадов, прикроет за собой дверь, и отрицательно покачал головой.
— Допросы для вас кончились, — сказал он. — Я прибыл сюда, используя статут прокурора, но совсем в другом качестве. И усвойте, пожалуйста: все, что я должен буду сейчас сказать, — величайшая тайна. Моя и ваша.
Лицо его, слегка припудренное после бритья, было обеспокоено и приветливо.
— Иное мое качество удивит вас, но жизнь есть жизнь... Представьте себе заговор двух заговорщиков. Только двух. Вы, — жест в ее сторону, — и я.
— Неплохо для начала, — усмехнулась Кафа, принимая на стуле более удобное положение.
— Я прибыл, чтобы услышать: да, — продолжал Глотов. — После этого я бросаю все, что имею... Не хмурьте брови, это сама истина... Бросаю власть, чин, удобства, друзей, связи, и мы с вами, я сказал — мы с вами тотчас же оставляем Городища.
— Вы повезете меня, как чемодан? — она подергала в воздухе воображаемую тяжесть.
— Не злословьте. Ваши права в этом путешествии будут выше моих.
— Куда же мы отправимся?
— За океан.
— Давайте лучше в Москву!
Глотов принял вид очень усталого человека и опустился в кресло. Их разделял теперь большой кабинетный стол начальника тюрьмы с красными и синими карандашами в стеклянном фужере, с портфелем прокурора.
— Я вас понимаю, — сказал он. — Моя полочка и ваша полочка... хм... разные. — Он пристроил одну ладонь над другой. — На мимолетный и поверхностный взгляд все это несообразно и... диковато. В союз, запрещенный постановлениями права, вступают на равных прокурор и... — Он осекся, подыскивая необидное и точное выражение.