– А что еще бывает?
– Бывает проклятие, но это уже по-настоящему редко.
– Почему?
Я пожала плечами.
– Надо найти ведьму или кого-нибудь с достаточной волшебной силой, чтобы проклясть кого-то оборотнем. Я читала заклинания для личного превращения. Зелья настолько насыщены наркотиками, что можешь поверить, будто обратился в зверя. Можешь поверить, что ты – башня Крайслер-билдинга, а можешь и просто умереть. Настоящие заклинания куда более сложные и часто требуют человеческих жертв. Проклятие – это шаг вверх по сравнению с заклинанием. Это даже вообще не заклинание.
Я попыталась подумать, как это объяснить. В этой области Дольф – штафирка. Он этой фени не знает.
– Проклятие – это вроде крайнего акта воли. Собираешь всю свою силу, магию – назови как хочешь – и фокусируешь все на одном человеке. Своей волей обрекаешь его на проклятие. Это всегда надо делать лицом к лицу, и потому он знает, что произошло. Некоторые теории считают, что жертва должна верить, иначе проклятие не подействует. Я в этом не уверена.
– И проклясть человека может только ведьма?
– Иногда бывает, что человек не поладит с феей или эльфом. С кем-нибудь из сидхи Даоина, но для этого надо находиться в Европе. Англия, Ирландия, некоторые места в Шотландии. А в этой стране – только ведьмы.
– Значит, оборотень, но мы не знаем, какого рода и даже как он стал оборотнем.
– По отметинам и следам – нет.
– Если бы ты его увидела лицом к лицу, могла бы сказать, какого он рода?
– То есть какое животное?
– Да.
– Нет.
– А сказать, проклятие это или болезнь?
– Нет.
Дольф посмотрел на меня вопросительно:
– Обычно ты лучше работаешь.
– Я лучше работаю с мертвецами, Дольф. Дай мне вампа или зомби, и я тебе скажу его номер карточки социального страхования. Что-то в этом от природных способностей, но больше от практики. С оборотнями у меня опыта куда меньше.
– А на какие вопросы ты можешь ответить?
– Спроси и узнаешь.
– Ты думаешь, это новенький оборотень? – спросил Дольф.
– Нет.
– Почему?
– Впервые новичок перекидывается в ночь полнолуния. Сейчас для него слишком рано. Это мог быть второй или третий месяц, но...
– Но что “но”?
– Если это все еще ликантроп, который собой не владеет, который убивает без разбора, то он должен быть еще здесь. И охотиться за нами.
Дольф огляделся, перехватив блокнот и ручку левой рукой, а правой потянулся к пистолету. Автоматическим движением.
– Не дрейфь, Дольф. Если он собирается еще кого-то съесть, это будет Уильямс или помощники шерифа.
Он еще раз оглядел темный лес, потом снова посмотрел на меня.
– Значит, этот оборотень собой владеет?
– Я так думаю.
– Тогда зачем было убивать вот этого?
Я пожала плечами:
– Зачем вообще убивают? Вожделение, жадность, гнев.
– Значит, животная форма используется как оружие, – сказал Дольф.
– Ага.
– Он все еще в животной форме?
– Это вот сделано в форме половина на половину, что-то вроде человека-волка.
– Вервольфа.
Я покачала головой:
– Я не знаю, что это за зверь. Человек-волк – это всего лишь пример. Это может быть любое млекопитающее.
– Только млекопитающее?
– Судя по этим ранам. Я знаю, что здесь есть и птицы-оборотни, но они оставляют не такие раны.
– Птицы?
– Да, но это не их работа.
– Предположения есть?
Я присела возле трупа, присмотрелась. Будто заставляла его рассказать мне свои тайны. Через три ночи эта душа отлетит, и я могла бы поднять этого человека и спросить. Но у него не было глотки. Даже мертвый не сможет говорить без нужных органов.
– А почему Титус думает, что это работа медведя? – спросила я.
– Не знаю, – ответил Дольф, минуту подумав.
– Давай его спросим.
– С нашим удовольствием, – кивнул головой Дольф. В его голосе звучал легкий сарказм. Если бы я спорила с этим шерифом долгие часы, у меня этого сарказма было бы хоть лопатой греби.
– Давай, Дольф. Меньше, чем мы знаем, мы уже знать не можем.
– Если Титусу есть что сказать, он давно уже мог бы.
– Ты хочешь, чтобы я его спросила, или нет?
– Спрашивай.
– Шериф Титус! – обратилась я к ожидающей группе.
Он поглядел на меня сверху. Во рту у него была сигарета, но он еще не закурил, и зажигалка остановилась на полпути.
– Вам что-нибудь нужно, мисс Блейк? – спросил он, и сигарета заходила вверх-вниз.
– Почему вы думаете, что это был медведь?
Он захлопнул крышку зажигалки, одновременно вынув сигарету изо рта той же рукой.
– А почему вы спрашиваете?
“Да какое тебе дело, ты отвечай!” – хотела я рявкнуть, но не рявкнула. Очко в мою пользу.
– Просто интересуюсь.
– Это не горный лев. Кошачьи больше работают когтями. Сильнее бы разодрал.
– А почему не волк?
– Стайное животное. А мне показалось, что этот был один.
Со всем этим я вынуждена была согласиться.
– Мне кажется, вы что-то от нас скрываете, шериф. Вы много знаете про зверей, которые здесь не водятся.
– Охочусь малость, мисс Блейк. Надо знать привычки своей дичи, если хочешь приходить не пустым.
– Значит, методом исключения – медведь? – спросила я.
– Можно и так сказать. – Сигарета вновь оказалась у него во рту, около лица затрепетало пламя зажигалки. Когда он захлопнул крышку, стало еще темнее. – А вы что думаете, госпожа эксперт?
В холодном воздухе повис запах сигареты.
– Оборотень.
Даже в темноте я почувствовала тяжесть его взгляда. Шериф выпустил густой клуб дыма в сторону луны.
– Это вы так думаете.
– Это я знаю наверняка.
Он очень презрительно хмыкнул.
– Вы чертовски в себе уверены, да?
– Спускайтесь сюда, шериф. Я вам покажу, что нашла.
Он подумал, потом пожал плечами:
– А что? – и спустился по склону, как бульдозер, пропахав снег тяжелыми сапогами. – Ладно, госпожа эксперт, ослепите меня вашим знанием.
– Ну и геморрой же вы, Титус!
Дольф вздохнул, выпустив большой клуб пара.
Титусу это показалось настолько смешным, что он согнулся пополам от хохота, похлопывая себя по ляжке.
– А вы просто юморист, мисс Блейк. Сейчас, отсмеюсь. Ну, рассказывайте, что у вас.
Я рассказала.
Он глубоко затянулся. Кончик сигареты ярко вспыхнул в темноте.
– Кажется, это действительно не медведь.
Он не стал спорить! Чудо.
– Нет, не медведь.
– Кугуар? – спросил он вроде как с надеждой.
Я осторожно встала.
– Вы сами знаете, что нет.
– Оборотень, – сказал он.
– Именно.
– В округе не было диких оборотней уже десять лет.
– А тот скольких убил? – спросила я.
Он глубоко затянулся и медленно выдохнул.
– Тот? Пятерых.
Я кивнула:
– Не знала про него. Это еще до меня было.
– Вы тогда еще в школу ходили?
– Ага.
Он бросил окурок в снег и затоптал тяжелым сапогом.
– Жаль, что это не медведь.
– И мне жаль, – согласилась я.
9
Ночь была тяжелой холодной тьмой. Два часа ночи – проклятое время суток в любое время года. В середине декабря два часа – это застывшее сердце вечной ночи. А может, просто я уже устала. Свет на лестнице, ведущей к моей квартире, горел, как пойманная луна. Он был какой-то замерзший, переливался и был слегка нереален. В воздухе плавала легкая дымка, этакий малыш-туман.
Титус меня попросил быть в контакте на случай, если они найдут кого-нибудь подозрительного. Я для них была лучшей возможностью выяснить, ликантроп это или какой-то левый хмырь. Что ж, куда лучше вариант, чем отрезать ему руку и смотреть, не растет ли мех внутри тела. Если ошибешься, что тогда делать – извиняться?
Несколько следов ликантропа, ведущих к месту преступления, все-таки нашли. По ним сделали гипсовые слепки и, по моему предложению, послали копии на факультет биологии Вашингтонского университета. Я чуть не отправила их на имя доктора Луиса Фейна. Он преподавал в Ваш-уне биологию. Один из лучших друзей Ричарда. Отличный мужик. Крысолюд. И эта мрачная глубокая тайна оказалась бы под угрозой раскрытия, начни я ему посылать слепки следов ликантропов. А если послать на имя факультета, Луи их наверняка увидит.