В то время я уже предложила Шарлин заняться подбором гардероба в агентстве, и с первых шагов моя подружка великолепно справилась с этой работой. По большому счету мне нужен был не специалист, а просто человек с наметанным глазом, который хорошо представлял себе публику, посещавшую блошиный рынок. У меня была задумка поснимать то, что встречается нам ежедневно, этакую смесь небрежности, неряшливости, сиюминутности и бесстыдства. Кейт Мосс[60] казалась самой беззащитной женщиной и одновременно самой бесстыдной из всех, кто когда-нибудь ходил по земле. Тоска Даниэлы, ее безразличие ко всему, проявившиеся в тот момент, когда я нашла ее желтоватое тело в кровавой пене, очаровательная хрупкость жизни, зависящей от тонкой струйки, послужили мне величайшим источником вдохновения в работе, которая – я не стану отрицать – стала вызывать у меня отвращение; я уже чувствовала где-то в глубине души безмерное презрение к себе. Вспоминаю один удавшийся мне портрет, за который мне заплатили кучу денег. Это была одна английская четырнадцатилетняя манекенщица: я подчеркнула лишь глаза, блестящие и очень грустные, и рот, застывший то ли в улыбке, то ли в горькой гримасе; остальные черты лица сходили на нет, и оттого сильно выделялись именно эти складки, которые казались больше того органа, что произвел на свет эту девочку. Чудовищно было то, что это выражение лица – результат стараний сопровождавшей ее помощницы: она, шепча ей на ушко, напомнила про ужасное насилие, которое совсем недавно пережила девочка. Узнав про это, я стала извиняться, но было уже поздно: снимок сделан – еще одной болью больше.
Так получилось, что я снимала всякое «снобство», какое только встречалось в конце этого века, снимала самые невообразимые уголки планеты, мне удавалось и человеческое, и неземное – словом, все, что было подвластно профессии ловца человеческих душ и фиксатора сути явлений. Я работала до тех пор, пока не выбилась из сил, пока не возненавидела свою страсть: я не могла сдержаться, чтобы не снять для обложки журнала красивое личико или странную сценку на улице. Моя известность стала ограничивать свободу передвижения, я уже не могла остаться незамеченной, меня узнавали везде: в отелях, в кафе, в театрах, в книжных магазинах, на дискотеках, в кино. Места, в которых я бывала, превратились для меня в сущий ад. На собственной шкуре я испытала те кошмарные муки, на которые были обречены все знаменитости, ощутила безмерную жалость к Мэрилин, «Битлз», Майклу Джексону, Далай Ламе, Папе, Клаудии, Наоми, Линде,[61] Шэрон,[62] Леди Диане, принцессам Монако Стефании и Каролин, Катрин Денев – в общем, ко всем этим бедным звездам нашего мира. Я впала в кому, в кататоническое состояние, заперлась в своей квартире в сто двадцать квадратных метров на набережной Гран-Августин. Отдалилась и от моих подруг – Йокандры и Даниэлы, – свернув свои тело и разум в позу эмбриона.
Неделю я с трудом могла справиться с силой тяготения, я была не в себе, не могла даже оценить расстояние от руки до предметов, мои внутренности терзал голод, изжога заставляла беспрерывно сглатывать слюну. В эти семь дней я поднималась лишь за тем, чтобы выпить настойку пейота,[63] не помню даже, мочилась ли я, испражнялась ли, мучилась ли жаждой… Я чуть не отправилась к праотцам или, если говорить словами Хосе Лесамы Лимы,[64] едва не отправилась в долину Прозерпины.[65] Я была мебелью, разбитой в хлам, таращилась в пустоту, в натертый мастикой и отполированный пол. Наткнувшись как-то на телефон, я набрала номер мистера Салливана.
61
63
64
65