Между двенадцатью и шестнадцатью годами я могла считать себя этаким Шарло,[85] но только женского рода. Так вышло, что до семнадцати лет я была некрасивой, и это мое, как я считала, главное несчастье давало мне безграничные возможности, ведь к тринадцати годам я стала доверенным лицом всех парней. Арнальдо добивался Марибель и постоянно рассказывал мне о своих неудачах, все надеясь, что я помогу ему. Лазаро Самад хотел танцевать на вечеринках с Лурдес Пуриньос, он умолял меня упросить ее согласиться на его предложение. Антонио Пестана две недели добивался взаимности от Леоноры Гарсии, я выбила у нее согласие за одну перемену. И если бы потом я не сходила с ума по Хосе Игнасио, то засомневалась бы в своей сексуальной ориентации, ведь я с легкостью добивалась от девчонок всего, чего не могли добиться парни.
Главной чертой Хосе Игнасио была его способность острить, но был он всего-навсего хохмачом. Я предчувствовала, какой он на вкус, как если бы сама смачивала его волосы соком тамаринда или втирала в кожу бальзам из папайи. Хосе явно перебирал в своих пошленьких остротах, но это и восхищало одноклассниц. С Хосе Игнасио меня сближало то, что оба мы смеялись над всем на свете и оба были некрасивы. Гораздо позже я поняла, что мы не были неказистыми на вид или какими-то там уродами, просто такая внешность тогда еще не слыла модной. Доказательство этому – тот факт, что спустя несколько лет нас находили весьма привлекательными, и это с нашей-то худобой и нашими утиными ртами; нас хотели слопать живьем, так аппетитно мы стали выглядеть. Ужасное разочарование ждало меня в тот день, когда Хосе Игнасио пригласил меня посмотреть «Жизнь продолжается»,[86] фильм, шедший в «Фаусте», кинотеатре на бульваре Прадо; его мама отстояла в очереди и достала нам два билета. По части кино мы жили на сухом пайке, обязанном нашему закону о кинопрокате, и новый испанский фильм с испанскими песнями и испанскими реалиями среди потока советских картин был оазисом в бескрайней пустыне. Да одни лишь сборы от картин «Кровожадная акула»[87] в кинотеатре «Пайрет» и «Жизнь продолжается» в «Фаусте» могли покрыть весь внешний долг стран Третьего мира, если бы, правда, билеты не продавались за национальную валюту. В школе нашими кумирами были американская акула и испанский певец.
Хотя у нас и были билеты, мы с трудом пробивались, петляя, как Тесей на пути к Минотавру, по лабиринту забитого до отказа зала кинотеатра. В проходах на ступеньках сидели вперемежку представители самого изысканного простонародья и пижонской интеллигенции. Билетерша, наша Ариадна, вооруженная китайским фонариком с лучиком света, неким подобием метафизической нити, разместила нас на правой стороне так близко к экрану, что мы шею свернули, глядючи на то, как мотает по экрану Хулио Иглесиаса,[88] певшего про то, что «у него была гитара». Глаза наши бегали из стороны в сторону, и я едва не грохнулась в обморок из-за боли в затылке. Это был второй фильм с ограничением по возрасту, который я видела. Первый, также испанский, я увидела, когда мне было одиннадцать. Моя мать ужасно хотела посмотреть этот фильм, она решила взять меня с собой, хотя это и было рискованно, потому что в то время на входе требовали удостоверение личности для сверки возраста. Я без труда перепрыгнула через остроконечный забор, но вскоре меня вычислила служащая летнего кинотеатра: наведя на меня свой фонарь с желтовато-синим светом, она пригрозила моей матери штрафом за нарушение правил, установленных для младшего возраста. Главную роль в фильме играла певица Массиель,[89] там она пела больше, чем на фестивале «Евровидения», название фильма было соответствующим: «Воспевающая жизнь».[90] Еще одно произведение музыкально-драматического жанра. Песня, которая в то время была у всех на слуху, звучала так: «Тебе преградой будут красивые цветы и сладкие слова, тебя заставят быть номером без…» и следом припев: «Возьми в руки камень, забудь про цветы…» Я уверена, что для старшего поколения эта песня утверждала некую декларацию принципов, означала надежду, свободу, попрание привычных норм, мы же, те, кому лет было совсем ничего, повторяли его как автоматы, старательно имитируя носовой призвук, то есть противно гнусавя, словом, все как у Массиель.
86
87
90