– Никто не совершенен. Не знаю, искренна ли ты со мной. Если это все из-за того, что я тебе не нравлюсь, то так и скажи – это же куда проще и не так обидно – «Парень, ты не в моем вкусе, я не полезу к тебе в койку».
Слава богу, он не обратил внимания на мои слова о его матери.
– Да я ни к кому в койку не лезу, черт подери, и какого хрена я должна тебе это объяснять? У меня были сексуальные контакты, я даже аборт делала. Но никогда не была на седьмом небе от счастья. И это моя вина, а не других; никто не сможет помочь мне, потому что дело во мне. Оставь меня, прошу, – я подошла к двери и щелкнула замком.
– Спасибо, Мадам Префект Полиции, – пробормотал он из коридора между гостиной и комнатой.
Он пошел на кухню, я услышала, как в раковине потекла вода, зазвякала посуда. Потом он ушел, дверь щелкнула двумя замками. Скрип двери его квартиры говорил о том, что я теперь свободна, что я теперь одна, без Самуэля. У меня не так много времени, чтобы стать матерью, подумала я, прикинув, сколько мне осталось до сорока двух – крайний срок для того, чтобы родить ребенка.
На следующее утро я проснулась с твердым намерением раскрыть тайну, поведать ему ужасные обстоятельства, связывавшие меня с ним, причины, по вине которых я не могла допустить, чтобы он стал моим любовником. Нет, никаких лишних страстей, которыми грешат радиопостановки, мне нечего стыдиться, пусть Самуэль сын Хорхе, но я не принимала обет безбрачия и не собиралась быть вечно преданной тому, с кем я даже и словом не обмолвилась. Я нисколько не сомневалось в том, что будь у меня все нормально, я бы поступила как раз наоборот: если бы я переспала с отцом, то не чувствовала бы никаких угрызений совести перед тем, как завязать любовный роман с сыном. Но меня угнетала смерть, виной чему моя непростительная оплошность, мое вторжение в жизнь этого человека. Меня сдерживало то, что я разрушила целую семью. Если я чувствовала себя виноватой раньше, то как я могла избежать чувства вины сейчас, когда я познакомилась с его собственным сыном, который тоже был жертвой – так уж выходило – моего недостойного поведения?
На следующее утро я постучалась, как обычно это делала, в его окно, подождала немного: он не появился. Через полчаса он вошел ко мне в гостиную с завернутым в целлофан подсолнухом и коробкой круассанов с кремом. Поцеловал меня в лоб – знак, истолковала я, того, что дружба наша продолжается с того самого момента, на котором она чуть было не прервалась. Я уже говорила, что ненавижу букеты и больше люблю, когда мне дарят один цветок, лучше всего подсолнух или орхидею. Подсолнух – это символ Ошун.[223] Орхидея – Пруста и святого Лазаря. Я выбросила засохшие цветы, которые торчали в узкой и длинной вазе, и поставила в нее изысканный подарок Самуэля. Пока я принимала душ, он налил апельсиновый сок в обе чашечки, намазал тосты маслом и земляничным мармеладом, подогрел молоко, добавил в него шоколад, постелил скатерть и стал спокойно дожидаться, пока я выйду к завтраку.
– У тебя сегодня есть занятия? – спросил он. В то время я ходила на курсы макияжа.
– Нет, слава богу. Мне уже поперек горла встали все эти маски и типы кожи, – промычала я с набитым ртом.
– Приглашаю тебя в кино.
– Тоскливо мне среди бела дня ходить в кино, – сказала я, изображая на лице неудовольствие. – Лучше прогуляемся по саду Тюильри или по Люксембургскому саду. – Он нежно промычал в знак согласия.
– Одевайся теплее, погода обманчива, – и он ушел за кожаным пиджаком.
Я оделась, а Самуэля все еще не было. Так как его дверь была приоткрыта, я вошла к нему в квартиру. Он говорил по телефону с Андро о том, что, возможно, уже в следующем месяце приедет в Майами, это решено. Здесь, приятель, дела складываются чертовски скверно, знаю, что и там несладко, однако есть возможность зацепиться. Так получилось, нужен я им тут. Марсела? У нее все в порядке. Ты же прекрасно знаешь, что она никому не пишет и не звонит, говорит, что это для нее капля в море. Ты узнал о Сильвии? Еще слава богу, что она работала когда-то адвокатом, вот ей повезло! Да, она мне говорила, что должна была переэкзаменоваться, разумеется, ни в одном университете мира не сдают такую кучу бесполезных предметов, как у нас – марксизм-ленинизм, научный коммунизм. В общем, Сильвия сильно увильнула. Получил аллитерацию? Что я говорю Марселе? Ты восхищаешься ею? Мы все твердим ей это, а она ноль внимания. Долго объяснять, я тебе потом расскажу, сейчас должен идти, именно с ней, мы собрались прогуляться, куда-то здесь недалеко. Слышь, я не могу больше тут оставаться, здесь чем дальше – тем хуже! Кроме того, я по уши втрескался в Марселу; мне нужно перемахнуть через океан, иначе я сойду с ума. По ночам почем зря извожу ее, старик, клянусь ей, что умираю по ней, а она ко мне суше, чем Сахара. Если случайно свяжешься с Миной, шли от меня ей тысячу поцелуев, Монги приветы тоже. В этом месяце я не могу больше звонить, наговорил слишком много с бабушкой. Черт, передавай привет Игорю и Саулю. Звонили ли они тебе из свободной Гаваны? Представляешь, они садятся на чужую линию, в этом они спецы. Должен закругляться, братишка, «я люблю тебя, я тобою восхищаюсь, и попугая я тебе не покупаю»,[224] а лучше я свожу тебя в кино в следующем месяце, когда мы увидимся, пока-пока.