— Наплевать мне на студента, — закричала истерически визгливо Вера, — а чего она такой фасон держит? Думает, что она певица, так имеет право меня прогонять? я такая же, как и она, я ей покажу, будет она меня помнить».
— Пойдем, — увлекала ее между тем содержательница хора, — все вы хороши! И взяв ее под руку, повела наверх.
Пичульский же быстро подошел к Короткову, который был так растерян, что не понимал, что делается вокруг него, и находился в крайне подавленном состоянии духа. Он не мог заступиться за Лаврецкую, она ему казалась виноватой, но с другой стороны ему было ее жаль, и он не знал, как поступить. Среди толпы было много студентов, и он видел, что его товарищи порицают его, считают его в некоторой степени участником скандала, который их возмущал. Он боялся своим заступничеством подтвердить свое увлечение Лаврецкой. Ему в этот момент стало стыдно своей любви к ней, он видел, что публика относится также и к нему враждебно, и у него не хватило мужества противостоять толпе. Этим его состоянием воспользовался Пичульский. Он схватил его под руку и быстро повел из зала со словами: «пойдемте, пойдемте». Студент беспрекословно шел с ним, словно загипнотизированный. Когда они вышли в сад, Пичульский участливо обратился к студенту:
— Вы, молодой человек, поблагодарите меня, что я вас благополучно увел, а то было бы вам плохо. Послушайте моего отеческого совета: идите себе отсюда и забудьте об этом учреждении. Добра вы здесь не найдете: плюньте вы на любовь. Какая здесь может быть любовь, одна эксплоатация. Вы еще молоды, и нечего вам, бедному человеку, увлекаться кафешантанными певицами. Всякая из них променяет вас за лишние пять рублей. Уверяю вас.
Коротков слушал его и не мог ничего ответить директору, так как слова Пичульского против его воли казались ему справедливыми; но в то же время Пичульский с его правдивою речью, участием и благородством казался ему крайне противным. Вместе с тем, у Короткова так сжалось сердце по Лаврецкой, ему так захотелось ее увидеть, он почувствовал такую тоску по ней и такую безотчетную тревогу, что едва не зарыдал. Но ответив ни слова Пичульскому, он вырвал с отвращением свой локоть из его руки и, пошатываясь, как пьяный, побрел к воротам сада. Он хотел бежать отсюда, больше не возвращаться сюда, но за воротами он сел на лавочку и стал ждать, не будучи в силах противостоять тоске по Лаврецкой. Что-то ему подсказывало, что не так уже и виновата Лаврецкая. Он чувствовал теперь, под влиянием свежого воздуха, что у Лаврецкой есть какое-то оправдание, и что она расскажет ему обо всем. Он уже в душе прощал ее, лишь бы ее увидеть после того града оскорблений и издевательств, каким она подверглась.
Лаврецкую же пришел спасать Ольменский. Пользуясь суматохой и враждебным отношением к Лаврецкой ее недавних поклонников, он бросился к ней и, успокаивая толпу, ловко подталкивал девушку. Вертясь около нее, он провел ее через толпу, защищая Лаврецкую своими жестами и криками, приводя в негодование буянов. Они не знали, с какой целью уводит он Лаврецкую, намерен ли он изгнать ее или предпринять какие-либо меры для ее наказания и удовлетворения гостей. Лаврецкая повиновалась ему, точно в угаре, трепеща от страха.
Пред лестницей, которая вела к отдельным кабинетам, Ольменский пустил Лаврецкую наверх, а сам загородил лестницу и вступил в пререкание с молодежью, продолжавшею протестовать с бранью и настаивать, чтобы Лаврецкой не было в кафешантане. Публика угрожала, что дирекция рискует иметь неприятности из-за Лаврецкой, и нелестные эпитеты по адресу певицы и администрации сада неслись со всех сторон. Ольменский все обещал, со всеми соглашался, божился, извинялся, ругал и порицал Лаврецкую и сумел парализовать настроение толпы.
Рылеев не думал о том, что он влюблен в Дубровину. Он не предполагал, что может серьезно увлечься женщиной, доступной многим и любившей уже других мужчин. Он только понимал и чувствовал, что между ним и Дубровиной установились какие-то новые, не обычные кафешантанные отношения. Он не задавался вопросом, почему он интересуется ее знакомыми, почему ему неприятно было, когда кто-либо присылал ей на сцену букет и записку с приглашением на поездку за город. Между тем, раньше, когда он ухаживал за другими певицами, такие факты мало его трогали. Он охотно вводил прежних женщин в круг своих друзей и улаживаниями за ними не возмущался, а иногда это льстило ему и забавляло его. Во время последнего ужина с Дубровиной Рылеев против воли и желания устроил ей сцену ревности, наговорил ей много грубых и резких слов, укорил Дубровину ее профессией, насмехался над ней. Вследствие того, что в его словах было много правды, они сильно уязвили Дубровину и оскорбили ее. Не будучи в состоянии спорить с ним, она только вскочила со слезами на глазах прошептала: — вы мне не муж и не отец, и не имеете никакого права укорять меня. Бог с вами.