— Жаль, — сказал антрепренер, — она полезная певица для буфета, умеет обойтись с гостем и такая симпатичная — ее многие любят.
— Но она влюбилась! в нашем деле это не годится.
— Совершенно верно, — авторитетным тоном заявил антрепренер, — но необходимо принять во внимание то обстоятельство, что она еще молода, ей всего 18 лет, и что она не из хора, а из дома. Ее надо вымуштровать сначала, тогда ей цена другая. Женщины, ведь, не родятся певицами. Она должна школу пройти, вот и займитесь ею, это некоторым образом ваша обязанность. Надо у певицы уметь эксплоатировать все ее способности, выжать из нее все, что возможно, а это, голубчик, не так легко. Вот когда я был управляющим у покойного Штиллера, — стал вспоминать, самодовольно улыбнувшись, Пичульский, — я был большой мастер делать из певиц полезных людей. Поверите, дрянь какая-нибудь косноязычная, недавно от лоханки взятая, у меня через какой-нибудь год такая певица, что мое почтение. Вы еще — молодой человек, Ольменский, а я уже прошел свою школу; знайте раз навсегда, что следует прежде всего заинтересовать молодую певицу легкостью заработка, чтобы, кроме денег, она ничего не любила и не желала. Певица должна знать, что в деньгах вся ее жизнь, надо возбудить у женщины страсть к золоту, и тогда дело в шляпе. Имейте в виду, что на этом основаны кафе-шантаны, если-бы не страсть женщины к легкому рублю, кафе-шантаны не могли бы существовать и одного дня. Я — старый антрепренер, и сколько женщин сделал счастливыми, вы не можете себе представить, целые состояния они наживали, потому что школу имели.. Что с того, что Лаврецкая влюбилась? Надо, чтобы она разлюбила, а отпускать ее не надо. Я своим опытным взглядом вижу, что она женщина со способностями, из нее может выйти толк. Имейте, голубчик, в виду, что теперь красивые женщины редки, их надо ценить, а у Лаврецкой изящная фигура и совершенно наивное, почти детское личико, и она только пудрится. Это, голубчик, важно, очень важно, гость хоть старый, а любит свеженькие личики, наивных и т. д. Не большое удовольствие напоить Свифт, а вот напоить Лаврецкую — это для гостя, должно быть, большое наслаждение, он на нее охотно и деньги истратит. Я сам по себе знаю, сам когда-то пассажиром был. Как ни как, а для всякого приятно, чтобы девушка с душою была, а не крокодил.
Ольменский все время стоял в одной позе и внимательно слушал разглагольствовавшего антрепренера, несмотря на то, что слышал от него подобную теорию много раз, когда вообще на Пичульского находило вдохновение. К тому-же антрепренер ничего нового для Ольменского не высказывал, но Ольменский из почтительности слушал его внимательно. Когда Пичульский кончил, Ольменский сказал:
— Как хотите, можно Лаврецкую исправить, я займусь ею.
— Вот, вот, голубчик, только смотрите, не нажимайте сильно, денег она нам стоит мало, а надежд на нее я возлагаю много. В особенности не тревожьте этого студента, в которого она втюрилась, его можно будет постепенно отвалить от нее.
Директор помолчал немного, разглядывая кончики своих усов, и затем проговорил:
— Сегодня у нас боевой день, все хорошие гости в сборе, имейте это в виду и подтянитесь.
— Ну, конечно, — ответил Ольменский, — помилуйте, такая жара, и завтра воскресенье. В городе дышать нечем, понятно, что публика за целый день измаялась и пошла сюда. Гости наши весь день спали, куда им выходить в такое пекло, теперь они всю ночь будут кутить. Сегодня будет хороший вечер, — подтвердил Ольменский.
— Смотрите, чтобы все довольны были, чтобы никаких недоразумений не происходило. Этот дурак Платон — старый официант, и вдруг теперь за клубнику 12 рублей посчитал. В июле месяце 12 рублей клубника! ну, конечно, гость и обиделся, едва, его не потеряли. Надо все со смыслом делать.
— Увлекся... — пожал плечами Ольменский.
— Если он так будет увлекаться, он скоро богаче меня будет. Затем, когда вы научите поваров сбивать с толком остатки. Просто, как дети. Вчера дежурному приставу подали с запахом стерлядку; ну, на что это похоже?
— Вероятно, вследствие того, что ему полагается безплатно ужин, — пробовал найти оправдание Ольменский.
— И глупо! Я двадцать раз всем говорил, чтобы не придавали значения тому обстоятельству, что полиция ужинает. Это неизбежный расход в деле и жалеть об этом нечего. В этом своя польза. Если пристав и другие находящиеся в наряде полицейские сыты, у них совершенно другое настроение духа, и они не придираются. Ведь, в нашем деле все случается: то заторговались поздно, то гость скандалит или позволяет себе что-либо спьяна в кабинете, и тогда важно, чтобы полиция не придиралась и не делала из мухи слона. Вы не хотите понять того обстоятельства, что если бы полицейские стали присматриваться и обращать внимание на все пустяки, то никакой кафе-шантан не мог бы существовать и несколько дней. Я знаю, что говорю.