— Кто там? — наконец спросил он тихо.
— Отвори, свои... — послышалось из-за дверей.
Все свои были на лицо, но Рябинин, ничего все-таки не подозревая, стал будить Митьку, что ему не скоро удалось, так как Митька спал необыкновенно упорно, и никакие толчки и стуки в дверь не могли возвратить его к действительности. Рябинин в отчаянии, не зная, что предпринять, осмотрелся, думая разбудить кого-либо другого, но, оглянувшись, так и замер. Сенька стоял около печки, прислушиваясь, но смотрел прямо на Таньку; последняя, в свою очередь, выглядывая из-под своей юбки, которая заменила ей одеяло, не спускала своих широко раскрытых глаз с Сеньки. Рябинин перевел взгляд на Федьку и увидел, что Федька сидит уже на сундуке, поджавши ноги, и внимательно слушает, словно по стуку желает узнать, кто пришел будить их в такой поздний час. А стуки все учащались и усиливались. Стучали палками и кулаками. Казалось, дверь сорвется с петель от этих яростных и упорных ударов.
— Ничего нет? — спросил тихо Сенька, произнося слова так, что Танька лишь по движению его губ угадала вопрос, и отрицательно покачала головой.
— Кто стучит? — вполголоса спросил Сенька, подходя еле слышно босиком к дверям.
— Отвори, а то дверь сломаем, свои, — послышались яростные крики за дверьми.
— Ну, и чего стучать, — проговорил громко Сенька, и, подняв крючек, отскочил в сторону. Словно вихрь сорвал дверь, с таким стуком и быстротой она растворилась, и в комнату вскочили, толкая друг друга, несколько человек.
— Подними огонь, — сказал кто-то, и городовой, схватив лампу, стал возиться с ней.
Скоро комната достаточно осветилась, и можно было различить ясно лица. Поздние гости состояли из околоточного надзирателя с портфелем под мышкой и до крайности заспанным лицом, городового, вытянувшегося около печки, и трех молодых людей, одетых, как фабричные, с палками в руках.
— Много вас здесь? — спросил надзиратель, не будучи в силах вследствие сонного состояния что-либо соображать.
— Как видите... — ответил Сенька и добавил недовольным тоном: — да закройте двери, не собаки же здесь.
Городовой закрыл дверь.
— Все тут! — оживленно воскликнул Веревкин. — Даже лишний есть. Ты давно вышел? — спросил он Сеньку.
— На днях, — ответил тот.
— А это кто спит? — он толкнул ногой Митьку.
— Ну, чего растолкались, — пробурчал проснувшийся несколько ранее Митька, — словно собаку...
— Ну, ну, Корявый, не сердись! — улыбнулся Веревкин, узнавший Митьку... А это кто? — спросил он, остановивши взгляд на незнакомом ему лице соседа Митьки.
Рябинин молчал и, сидя около Митьки, дрожал всем телом, стараясь сдержать стук зубов. Он обеими руками обхватил свои колени и, белый, как известь, подняв голову, глядел своими широко раскрытыми от ужаса глазами в глаза нагнувшегося к нему Веревкина, не зная, чего ожидать ему, не зная, что будет делать с ним этот маленький человек с усиками. Рябинин, не соображая ясно, трепетал при виде всей картины, а главным образом при виде этого человека.
— Как твоя фамилия? — спросил Веревкин.
Рябинин не изменял положения, он даже не пытался отвечать. Обхватив свои колени, он продолжал трепетать и глядеть в глаза Веревкину своими испуганными, неподвижными зрачками.
— Как фамилия? — я спрашиваю, — чего молчишь? — повторил вопрос сыщик, но Рябинин оставался все в том же положении.
Митька, видя своего приятеля в таком состоянии, приподнялся на своем тюфяке.
— Оставьте, господин Веревкин, его, он так, ночевать пришел...
— Знаю я вас... тоже дурака нашел.
— Ну, говорят же вам, разве не видите, как он испугался?
— Это новенький ваш?
— Какой новенький?
— Довольно голову крутить, одевайтесь...
— Для чего одеваться? — попробовал протестовать Сенька.
— Потом уже узнаешь, в чем дело, коли теперь забыл. Не задерживай, одевайся.
Сенька пожал плечами и стал одеваться, продолжая тихо, словно про себя, говорить о том, что ничего не знает, что тут какая-то ошибка, но Веревкин его не слушал.
— Ну, а ты? — обратился он к Митьке.
Последний ничего не ответил,, а стал также молча, одеваться.
— А ты также не стесняйся, — обратился сыщик к Рябинину, который, придя несколько в себя, вопросительно взглянул на Митьку.
— Одевайся, — сказал ему коротко Митька, и Рябинин, продолжая дрожать, стал с трудом одеваться; пуговицы, крючки и пояс вырывались из его рук, не попадали в петли.
— А меня-то чего? — восклицала между тем Татьяна, — чего вы ко мне пристали? Я только что из больницы, а вы лезете.
— Ну, ну, полно ломаться, вставай, не строй барыню.