Тут Андрей встал сразу и порывисто так, что пристав и палач с удивлением посмотрели на него, и сильно бледный, но бодрый, обратился ласково и сердечно к палачу:
— Скажите, Юшков, просто: что вам таких в то время не жаль?
С какой целью он задал этот вопрос, Андрей и сам не знал; он намеревался говорить совершенно о другом, но последняя фраза, как то невольно родилась на его устах.
— Как не жалеть человека, ежели он в такое несчастье попал, — поводя бровями, холодно ответил палач, как будто смекнув чего именно добивается офицер, — но помочь, ведь, ничем нельзя, что тогда в жалости этой.... Я тут при чем, — стал объяснять уже по инерции, — мое дело известное — исполняй! Я тут сторона, а таковая уже значит его судьба. Бог и больше никто! Разве суть в том, чтобы веревку надеть — это не трудно, это всякий сможет, — как будто оправдывался Юшков, — все одно не спасти... Главное: дать веревку, присудить, значит, — это дело серьезнее, а они, глядишь, свободно вешают и правого и виноватого; конечно, так нельзя. Да что же, наша арестантская доля такая, мы уже привыкли к суду, он что хочет, то и делает с нами — покорно закончил он, — мы ихний материал...
— Юшков, — прервал его торжественно и горячо Андрей, схватив наконец свое желание, цель и мысль, и отдавшись им, — окажите мне Божескую милость, умоляю вас: кивните мне сегодня головой, если будет невиновный... Можно это сделать?
В голове, лице и глазах Андрея светилась такая мольба, чувствовалось такое важное значение для него этого дела, что Юшков, сделав большие глаза, в первый момент не мог ответить ему. Пристав также выразил на своем лице большое удивление.
— Разве сегодня будет невиновный? — спросил он.
— Будет, будет, — уверенно, с горячностью воскликнул Андрей, весь вздрогнув, — но я хочу проверить, проверить.
— Юшков, — молил Андрей, — ведь, вам ничего не стоит: кивните мне головой, если он невиновный, я вам буду очень благодарен, вы не можете себе представить...
Объявившееся искусство Юшкова разбираться в таком вопросе необыкновенно заинтересовало Андрея. Болезненная радость охватила его, как будто он нашел то, чего искала душа. Юшкову же показалась интересной и забавной мысль офицера, и, вместе с тем, ему понравилось увлечение Андрея. И у него не явилось никаких оснований отказать ему.
— Отчего-же, — повел он плечами, — это можно, почему не сделать, — посмотрим, в чем дело.
Поручение это обещало палачу некоторое разнообразие, развлечение, и он очень заинтересовался им. Андрей же воспылал к палачу настоящею благодарностью за его участие в его деле, казавшееся офицеру колоссального, решающего значения и он почувствовал в Юшкове сотрудника и единомышленника. Он отправился домой ждать последней ночи, чтобы тогда проявить наконец все, чем он жил и что чувствовал, чтобы окунуться в те ощущения, которые подготовлялись и росли давно в нем и довели до того, что было так необыкновенно страшно, страшнее всего в жизни и неизбежно для него, как смерть...
Он ждал свидания с Лосевым, и страшился встречи с ним. Он считал себя виноватым перед ним за созданную в нем надежду на жизнь. Он нуждался в его прощении и холодел от ужаса отнять у него эту надежду. Его воображение не верило в возможность говорить с ним теперь просто, как с обыкновенным человеком. Он сильно чувствовал и понимал лишь одно, что теперь словам не место, что тут следует самому биться, защищать и умирать... Остальное все ничто, такая же гнусность и зверство, как казнь...
Почти с нетерпением ждал Андрей грядущих страданий. Он уже весь нераздельно предался им, отрешившись от всех других интересов и забот. Вся жизнь осталась у него позади, отошла из памяти, не существовала, исчезла потребность в сне и пище. В этот страстной для него день он уже безропотно покорился судьбе, как человек, простившийся с миром. Он стремился ко всему стихийно и неудержимо, был вне заботы о борьбе и спасении. Его ужас теперь казался ему естественным, как природа, он весь и всецело ушел в него. И когда Андрей в одиннадцать часов ночи явился в участок к Самойлову, он двигался и действовал страшно спокойно...
В участке было плохое, словно коричневое освещение, оставлявшее густые тени и не проникавшее в темные углы. Хмуро глядели предметы и вся обстановка, как будто прятавшаяся в полусвете; атмосфера стояла душная и робкая, точно сжавшаяся в гармоническом сочетании: угрюмо и таинственно...