Взрыв дымовой шашки, крашеное пшено и ленты теперь казались чем-то мелким и совершенно неважным. Ханна не могла понять, почему она переживала и расстраивалась: никто не ранен, не погиб… чепуха.
Глава 19. Волк в лубке
Долгожданные осенние дожди затянулись. Люди и оборотни быстро заскучали по солнцу, начали ругать раннюю темноту. Дождь сбивал с деревьев еще зеленые листья, золото осени где-то потерялось — прямо как неуловимый клад клана Светлых Крестов. Утро вторника хоть немного, но порадовало: дождя не было, и Ханна, позволившая себе поспать лишний час, рискнула выбраться на балкон. Мокрая липа грелась под лучами солнца, асфальт подсыхал, очерчивая границы глубоких луж. По улице сновали вояки и прохожие, за углом заливалась сирена пожарной машины — обычная, привычная жизнь.
Волка в пластиковом корсете и с лубком на передней лапе Ханна увидела сквозь нижние, поредевшие ветви липы. Тощий зверь брел по тротуару шатаясь, приваливаясь к стене, чтобы отдохнуть. Кофе встал поперек горла, от возмущения, смешанного с недоумением: «Хлебодарная, да кто же заставил бедолагу выйти на улицу? Ему лежать надо! Где врачи, благотворительные фонды, социальные службы? Что это за безобразие?»
Ханна проглотила кофе и вдруг поняла, что волк ей смутно знаком. Темный, длинные лапы, вытянутая узкая морда…
— Не может быть! — выдохнула она, поставила чашку на столик и побежала на улицу, радуясь тому, что пила кофе в новеньком домашнем костюме — не будет обсуждений шелкового халата. По пути она постучала в дверь Ёжи и Снежки.
Голос, спросивший: «Кто там? Что?» догнал ее в подъезде. Ханна, не оборачиваясь, крикнула: «Помоги!» и открыла калитку. За это время волк успел доковылять до перекрестка, дождался зеленого света и попытался перейти дорогу. И ладно бы на трех лапах! Так у него еще и задняя перебинтована!
Грязь возле бордюра оказалась скользкой. Волк плюхнулся в лужу, повалился на бок, пытаясь уберечь закованную в пластик переднюю лапу. Ханна, уже подбегая, узнала знакомый запах — точно, Шольт! — и, не сдержавшись, закричала:
— Лежи, не шевелись! Сейчас мы тебя поднимем. Куда тебя понесло, чучело?
Шольт шумно дышал, стискивал зубы, ворошился, стараясь подняться. Ёжи встал за спиной у Ханны, махнул машинам: «Объезжайте!», сказал:
— Сейчас Снежка плед из кафе принесет. Переложим его на плед и отнесем, куда шел.
— А куда он шел?
— К нам в кафетерий, наверное, — пожал плечами Ёжи. — Вряд ли на работу или к алтарю.
«Папе там скучно», — вспомнила Ханна, и тихо прошипела: — Какой же он идиот!
Нести мокрого и грязного волка на пледе в кафетерий — то еще развлечение. Пледы Ханна купила, чтобы выдавать посетителям в холода, закутаться. И спецназовцы, и полицейские, и даже огнеборцы от пледов отказывались, да еще и отпускали двусмысленные шутки. Ханна думала — зря потратилась. А вот, пригодилось.
Они занесли Шольта в зал. Сдвинули две широкие лавки, уложили на них пледы в упаковках, а сверху взгромоздили мокрую ношу. Ханна попыталась обтереть пластиковый лубок на лапе бумажным полотенцем и отпрянула — Шольт дернулся, громко застонал.
— Не трогаю, не трогаю! Ёжи, может, «Скорую» вызвать?
Шольт взвыл — коротко, с ноткой протеста. Минута покоя закончилась. Дверь распахнулась, и в кафетерий повалил поток посетителей. Все без исключения шли поздороваться с Шольтом. Ну и покупали что-нибудь. Грех было жаловаться, мощная вышла реклама.
О «Скорой» никто не заикался. Шольта называли «молодцом» и «огурцом», хвалили, поздравляли. Ханна не спускала с волка глаз: пелена боли, сделавшая взгляд мутным, исчезла. Шольт обрел живость, вертел головой по сторонам, стучал мокрым хвостом по пледу, приветствуя сослуживцев.
Суета и толкотня странным образом успокаивали — рядом были люди и оборотни, способные распознать, когда Шольту срочно понадобится врач, не боящиеся взять на себя ответственность. До визита в кафетерий снизошел даже глава городских огнеборцев, прежде никогда не переступавший порога. Поздоровался с Шольтом, пообещал обеспечить Йонашу натюрморты и пейзажи — если возникнет такая надобность — и отбыл со стаканом кофе, пожелав всем хорошего дня и здоровья.
Шольт обсох, чуточку распушился и перестал напоминать заморыша. Светлые брови выразительно шевелились, длинный нос морщился, когда кто-нибудь подносил к ложу свежую выпечку. Ханну окончательно отпустило, противная внутренняя дрожь исчезла.