Я ещё со слов родителей хорошо знал, что его отец на первые же заработанные деньги купил квартиру в Баку, причем, ту же самую, которую когда-то продал. Отремонтировал, переправил сюда из Москвы жену с детьми. Сам же зажил в почти бермудском треугольнике: Москва-Стамбул-Баку. Именно в результате столь сложных процессов и появился у нас в классе такой замечательный человек, как Кафка.
Мне с ним всегда было интересно. Он также быстро и много читал, как и я. Обожал компьютерные игры и азербайджанскую кухню. Когда я пытался ему доказывать, что порой в Москве еда бывает вкуснее, чем в Баку, он смотрел на меня как на дебила.
Пока Кафка учился вместе со мной, мы много общались. И в школе, и после неё. Но потом отец решил перевести его в турецкий лицей. Для меня было неудивительно, что он быстро стал там звездой. Хотя ему многое в лицее и не нравилось, но, видимо, быть первым среди тех, кто учится день и ночь, а не валяет дурака, как мы, ему, наверное, было очень приятно. Его феноменальная память и нечеловеческая усидчивость позволили ему легко поступить в какой-то престижный турецкий университет. Вот так и получилось, что мы, практически, потеряли друг друга из виду. Прошло целых пять лет с того дня, когда я видел его последний раз. Контакты мы все порастеряли, новых номеров наших телефонов не знали, общением в соцсетях не увлекались. А тут такие дела, что не знаешь, радоваться этой встрече, или нет.
Отца Кафки звали Мамедом. Естественно, что мы называли его дядей Мамедом. Мама же у него умерла, когда мы были в последнем классе. Я помню, что на похороны ходили мои родители. Мы вместе с ребятами из класса просто стояли во дворе рядом с Кафкой и своим угрюмым видом должны были вроде бы выражать сочувствие и сожаление об его утрате. Говорить соответствующие слова мы ещё не научились. Но вместе с тем прекрасно понимали, что и здесь Кафка умудрился быть первым. Первым среди нас человеком, потерявшим свою мать. И все мы понимали, что видимо трудно выстраивать свою жизнь, осознавая, что ты лишился самого дорогого для тебя человека. Через три месяца же Кафка уже уехал в Стамбул. Вот так вот мы и потеряли друг друга.
Но с тех пор много воды утекло. Старший брат Кафки прочно осел в Москве, женился, в общем, всё у него было в порядке. Занимается бизнесом, причём, очень успешно. Сестра его теперь жила в Германии, была замужем за каким-то их дальним родственником. Кафка, очень смешно, в лицах, всех слегка передразнивая, рассказывал, что родственные связи эти выявились только на свадьбе. А сами же молодые люди познакомились в Берлине на каком-то семинаре по информационным технологиям. Молодожёны были просто ошарашены тем, что оказались родственниками. Словом, каждый из их семьи имел вполне приличную профессию и был вполне доволен своей жизнью. Вот только Кафка – самый младший в семье и глава семейства, так и остались сами по себе.
По-моему, мы с Кафкой болтали не переставая с той самой минуты, как увидели друг друга. Столько всего накопилось. Но мы времени зря не теряли, наверстывая упущенные годы. Продолжая делиться новостями, мы вернулись в больницу. Тут выяснилось, что как только дядя Мамед понял, что большой опасности для его здоровья нет, он захотел тут же быстренько сбежать из больницы. Именно поэтому он и попросил меня о встрече с главврачом. Я храбро ему ответил:
– Сейчас он придёт.
Но, честно говоря, мне самому просто было непонятно, каким это образом какой-то медбрат может пригласить главврача к больному. Выручил, как всегда, дядя Маис, являющийся почти легендой в нашей больнице. Уже через полчаса главврач был у больного в палате.
Нашего главврача мы за глаза, а порой и при нем, называли Любимчиком. В это емкое слово многое вмещалось. Мы его считали и любимцем судьбы, и любимцем женщин, и любимчиком всех больных. Да и все мы настолько его обожали, что он был и нашим общим любимчиком. Он знал на «Скорой помощи» все. Мог рассказать историю ремонта каждой комнаты, какого-то допотопного прибора, биографию каждого сотрудника или вспомнить, например, какой самый лучший тост был произнесён на свадьбе одного из врачей несколько лет тому назад.
У Любимчика для каждого из нас была своя коллекция шуток. Меня он обычно баловал вопросиками на тему о том, что я читаю или пишу. Ему почему-то нравились мои «женские рассказы», хотя каждый из них он критиковал, считая, что я всё время вольно или невольно пытаюсь описывать женщин намного лучше, чем они есть на самом деле. Время от времени он так же осторожно интересовался, не выявил ли я в процессе своих анатомических изысканий какую-то ещё неизвестную медицине кость в организме человека? Причём, исключительно с целью того, чтобы прославиться самому и заодно увековечить в анналах науки всю нашу больницу.