Из ребристых подошв ботинок он выковырнул остатки полурастаявшего снега, побросал в банку. Отжал снеговую воду из волос, стряхнул капли с воротника — туда же. Повязка на руке набрякла, стала скользкой. Он поболтал банку — мутно-грязная вода не заняла и половины.
На улицу выходить не хотелось. Надеюсь, хватит.
Он открыл распределительный щиток и выплеснул туда содержимое банки. В щитке что-то затрещало, подъездный плафон заискрил и погас, где-то раздался щелчок. Подсвечивая себе смартфоном, он вернулся к чёрной двери и потянул за ручку.
…Боитесь ли вы? Прячете ли что-то? Возможно, прятали — но перестали. Или устали бояться, оставив для своих тайн всего лишь видимость завесы. Хотите ли вы, чтобы ваши секреты были разгаданы? Я — хочу…
Кто бы ни жил за чёрной дверью, он не стал запираться на обычный ключ.
Внутренняя щеколда тихонько звякнула, когда он осторожно прикрыл дверь. Ещё один замок — опять ненужный. На кухне — полумрак, из окна без занавесок струится мутная луна вперемешку с дымным фонарным светом. Электрический чайник вскипает быстро и почти бесшумно. Чай — здесь же, на полочке, рядом с кружками. Всё так просто и настолько привычно, что не вызывает чувств — никаких, кроме спокойствия.
Она спит, укрывшись одеялом. Она — он осознал, что никогда в этом не сомневался. С самого начала он ждал увидеть здесь именно девушку. Она спит и видит свои сны. Она любит пить фруктовый чай из уютной кружки с котиками. Греть ладони, устроившись у зимнего окна. Читать чужие выдумки в романах и новостях. Она не любит, когда всё хорошо — тогда мир кажется ей фальшивкой, глянцевой бумагой, под которой яблоко давно уже сгнило. Она хранит в шкафу винтовку брата и запирает дверь на купленный им замок. Она спит и видит свои сны. Сны о том, как незнакомец приносит ей горячий чай.
***
Она проснулась, резко подскочив и сбросив одеяло. Крошечный плюшевый мишка свалился со спинки кровати и упал в подушку. Машинально подхватив игрушку, она сунула ноги в мягкие домашние чешки и побежала на кухню.
В окно било полуденное солнце, играя зайчиками на округлом пузе кружки. Нарисованные котики улыбались. Она потрогала чашку пальцем. Сухая. И чистая. Банка с чаем в шкафу казалась нетронутой, чайник со вчерашнего вечера стоит пустым. Со вчерашнего вечера…
Она бегом припустила обратно в спальню и распахнула шкаф. Steyr Scout приветливо сверкнул начищенным прикладом, будто приглашая взять себя в руку. Она послушалась и поймала себя на том, что стоит, держа в одной руке винтовку, а в другой — плюшевого мишку.
В магазине винтовки оставалось три патрона. Она вернула оружие в шкаф. Покрепче стиснула мишку, будто пытаясь найти в нём убежище от всех странностей мира.
А был ли четвёртый патрон?
Она задавала себе этот вопрос, сооружая многоэтажный сэндвич с ветчиной и запихивая его в микроволновку. Этот вопрос крутился у неё в голове, мешая ощущать вкус и привычно наслаждаться тёплым чаем. Этот проклятый вопрос не давал ей покоя, пока она чистила зубы, свербел в мозгу, когда она расчёсывалась, назойливо въедался в мысли, не давая спокойно заняться уборкой.
Наконец, убедившись, что символическое наведение порядка в квартире не приводит к порядку в голове, она сдалась.
За окном царил штиль. Насыпавшийся за ночь снег схватился лёгкой коркой. Солнце сверкало повсюду — и в облепленных белым ветвях, и в начинающих подтаивать лужах, и на оконных пластиковых рамах. Согнувшись под тяжестью снега, деревья кланялись запоздалой зиме. На дорогах и дорожках утоптанный снег уже хранил на себе отпечатки подъездной грязи — серые следы тянулись от дома, разбегаясь в десятках направлений. Проспавшие утро редкие собачники зевали. Четвероногие питомцы старательно раскрашивали сугробы в благородные жёлтые оттенки. На засыпанной снегом скамейке гордо оставило след чьё-то одинокое седалище.
Мороз сдавал свои позиции под натиском тёплых лучей. На полпути к старой котельной она сбросила капюшон и с наслаждением подставила голову солнцу. Труба грозно маячила впереди, подпирая солнце своей колючей верхушкой.
Иллюзорный забор, отделяющий живой город от мёртвого мира заброшенной котельной, молча пропустил девушку. Резко, как обёрнутый ватой кирпич, упала тяжёлая тишина. Погасли все звуки, все окрики собачников, скрип покрышек по снегу, вопли малышни на детской площадке. Осталась только пустота — как данность.