В книге «Война умов» известный разведчик, венгр по происхождению, Фараго заметил, что журналисты, по профессии своей, разведчики: они всюду суют свой нос. Действительно, такая профессия — у них и у писателей. И, Боже мой, кто осудит великого Даниэля Дефо, который дал миру «Робинзона Крузо», за маленькое его отклонение от собственно писательских занятий в пользу шпионажа. Ведь первое — писательство — было от Бога, а какой-то сбор нужных правительству сведений — так, увлечением, минутным капризом дилетанта. А может, и того проще: элементарная жажда острых ощущений.
Борису Лапину, когда он делал перепись на Памире, было двадцать два года — самое время жить и смотреть. Он владел уже несколькими восточными языками — китайский он изучал по английскому самоучителю — и приобрел недюжинные познания по части изящной словесности в литературно-художественном институте, где директорствовал Валерий Брюсов.
Житейский опыт у него тоже был: 1920 год — было ему тогда пятнадцать лет — он провел со своим отцом, московским военным врачом, на фронте.
Две характерные черты отрока Бориса — исключительная самостоятельность и исключительная любознательность. Еще в большей степени, чем у друга его Захара Хацревина, говорила в нем кровь его далеких предков, рахданитов, «ведающих пути», еврейских купцов, ведших в VIII–X веках свои караваны через горы Центральной Азии и свои ладьи по великому пути из варяг в греки.
В «Тихоокеанском дневнике» Борис Лапин записал, что океан ему уже не кажется бескрайним, он чувствует его ограниченность, его тесноту.
Но — лингвист, этнограф, моряк, исследователь — Борис Лапин всегда и везде смотрел на жизнь глазами поэта. Илья Эренбург, его тесть — Лапин был женат на Ирине, дочери Эренбурга, — говорит, что в юности он увлекался немецкими романтиками Брентано, Шлегелем, Гофманом, Клейстом. Если такой тесть говорит про своего зятя, что он увлекался, значит, в самом деле увлекался.
Но еще больше он увлекался Киплингом и, как всякий ученик с Божьей искрой, на свой, на поэтов, лад спорил с учителем.
В повести «1869 год» — повестью эту книгу, в которой органически сочетаются многие жанры, можно назвать лишь условно — один умный человек говорит: «Поверьте мне, мадам, что родина там, где дело…»
На нью-йоркской бирже происходит крах, знаменитая «черная пятница», в Порт-Саиде торжественно открывают Суэцкий канал, всего двадцать месяцев отделяют мир от Парижской коммуны. «Между тем, — разводит руками автор, — большинство людей, живущих в эту эпоху, полагает, что мир по-прежнему стоит неподвижно и будущее не несет никаких перемен». В Америке, которая еще совсем не та Америка, какую мы знаем сегодня, во все горло распевают «Янки Дудль»:
Полный сил, неуемной энергии первооткрывателя — он никогда не кормился с чужой руки, он всегда все брал сам! — Борис Лапин уважал сильных, твердых духом, тех, у кого впереди только один маяк — цель!
В «Тихоокеанском дневнике» внезапно прорываются ноты уныния, упадка: «Я чувствую, что это путешествие не будет таким легким, как я ожидал… Я чувствую какую-то усталость и подавленность. Не хочется ничего делать. С трудом берусь за карандаш».
И вдруг, буквально тремя-четырьмя строками ниже, из декгауза корабля, затертого во льдах, раздается веселый голос: