Верблюдов поставили под охраной двух солдат; сам же Зу‑Самави и еще десяток человек окружили Каэтану плотным кольцом. Восемь оставшихся тхаухудов выехали вперед, держа наготове мечи и короткие копья. Не доехав" несколько шагов до сгорбленной, лежащей у дороги человеческой фигуры, солдаты спешились и юркнули в заросли. Потянулись томительные и неуютные минуты ожидания, когда каждую секунду справа или слева может донестись короткий предсмертный вскрик или хрип твоего боевого товарища; или стрелы посыплются дождем с верхушек деревьев, или еще какой‑нибудь сюрприз будет ожидать тебя в солнечной и приветливой роще.
Однако ничего не произошло. Спокойно вернулись солдаты из своей короткой вылазки. Расслабил напряженные мышцы Зу‑Самави, опустил Ущербную Луну Бордонкай и поднял забрало шлема Ловалонга. Только‑около дороги по‑прежнему хныкала старуха, лежавшая грудой тряпья.
Тхаухуды подбежали к ней. Следом подъехали и остальные члены отряда. Правду говоря, старуха производила совершенно отвратительное впечатление: она была невообразимо стара, морщиниста и безобразна. Крючковатый л, похоже, перебитый нос, круглые маленькие глаза под седыми кустистыми бровями, тонкогубый рот с неожиданно блеснувшими белыми зубами и искореженное худое тело, замотанное в лохмотья.
— Я бы сказала — ну и мерзость, но кто знает, какой я буду в старостих‑обратилась Габия к застывшей в седле Каэтане.
Та внимательно разглядывала старушонку, силясь справиться с внезапным приступом ярости, который охватил ее при виде неожиданной «находки».
— Деточки, деточки мои! — заголосила старуха, разглядев наконец людей подслеповатыми глазами. — Живые души! Не дайте бабушке умереть от голода и в одиночестве. Вы меня пожалеете, а кто‑то ваших бабушек да матушек приютит да пожалеет.
Голос старухи дребезжал и срывался, а тонкие скрюченные руки отчаянно цеплялись за опешивших тхауху‑адов. Судя по лицам мужчин, их сердца дрогнули.
— И как же ты здесь очутилась, бабушка? — строго спросил Зу‑Самави, но скорее для проформы, чем всерьез подозревая в чем‑нибудь жалкое несчастное существо, которое пыталось подползти на коленях к нему, но все никак не могло удержаться и падало в пыль.
— Гильтина я, внучек. Так меня зовут, старой Гильтиной. Бросили меня одну‑одинешеньку, бедную. Старая, говорят. А старой ведь тоже жить хочется и по‑человечески умереть. Здесь, детки мои, нечисть в лесу объявилась какая‑то, людей ест. Вот никто и не ходит сюда. А сынок мой и внучки, значит, ехали через лес с семьями — из Эреду в Урукур. Тут я возьми и прихворни. И невестки — у, воронье! — бросили меня, уговорили моих деточек, уговорили окаянные. Вот и умираю от голода да от страха. Не оставьте! — заголосила Гильтина, д и слезы потекли ручьями по морщинистому личику, которое не казалось никому из воинов уродливым, а близким и родным, похожим на лица бабушек и матерей, оставленных на далекой родине. Каждый думал о том, доживет ли он до встречи, доживут ли они…
— Не оставьте своей добротой, деточки! — причитала старуха. — Возьмите меня, старую, с собой до деревеньки ближней — через три дня на пути попадется деревенька. Там и останусь. Небось кусок хлеба старухе не откажутся подать. Доживу как‑нибудь среди чужих, раз своим не понадобилась. Ох, горе, горе…
— Ну и что делать? — обернулся Зу‑Самави к Каэтане.
Она пожала плечами — не было ей жалко уродливую старуху, не верилось ей в семью, бросившую бабку на произвол судьбы, но сказать об этом вслух при солдатах, которые разве что не прослезились, слушая эту историю, казалось невозможным. Может, просто ее сердце очерствело за время странствий, ожесточилось? Коря себя за бесчувственность, Каэтана не посмела принимать решение, которое касалось жизни другого человека.
— Делай как знаешь. Командуешь отрядом ты, а я только путешествую под твоей охраной, — сказала она командиру.
— Да что тут думать?! — вмешался в разговор Бордонкай. — Чем нам бабуля может помешать или повредить? Посадим старую на верблюдика да прокатим до ближайшей деревушки — всего‑то делов.
Габия и Эйя уже хлопотали около Гильтины, помогая ей встать, давая ломти хлеба с мясом. Кто‑то предлагал напоить старуху винцом, кто‑то хотел вовсе остановиться, чтобы приготовить горячего бульона.