Альв подбежал к Ловалонге и схватил его за руку:
— Ты должен, слышишь, ты должен выжить и догнать нас. Ты нам нужен! И Близнецы стояли не скрывая своих слез, и суровый аллоброг вдруг расплылся в юношеской нежной улыбке:
— Я постараюсь. Обещаю, что сделаю все, чтобы догнать вас.
Они попрощались у скалы, похожей на барса, окаменевшего в момент броска.
Отряд готовится принять свой последний, самый славный бой. Правда, про то, что он будет самый славный, они не знают, да и не узнают уже никогда. Но то, что он последний, ясно даже зеленому новобранцу — не только ветеранам, прошедшим за своим императором четверть мира.
Вот они стоят — ветераны, покрытые шрамами, цвет гвардии, гордость родных и друзей. Любому из них чуть больше двадцати пяти лет; только Зу‑Самави по их меркам стар — ему минуло тридцать. Они стоят молча, прощаясь с людьми, которые так неожиданно вошли в их жизнь…
Талисенна Элама, знаменитый западный воин, расставляет их в этом ущелье, как в крепости. Каждый тхаухуд будет защищать один‑единственный камень или поворот тропинки. И это важнее, чем отстоять от врага‑целый город.
Бордонкай, торопясь, выворачивает огромные валуны, напоследок пытаясь помочь своим друзьям.
— Ловалонга, — говорит он и сжимает аллоброга в мощных дружеских объятиях.
У талисенны трещат доспехи, и он говорит, улыбаяськ
— Не удуши, великан. Не помогай тагарам.
Затем Ловалонга долго всматривается в лицо госпожи. Она бледна, но ее горячая сухая кожа пышет жаром.
Глаза закрыты, а губы шевелятся. Но ни слова не слышит рыцарь. Он смотрит на нее так долго, как только возможно, а затем дает знак рукой.
И вновь совсем маленький отряд торопится на восток. Впереди скачет альв — он машет мохнатой ручкой до тех пор, пока его можно видеть. Следом несется несносный ингевон, мастер фехтования, шутник Джангарай, Ловалонга все еще слышит его прощальные слова:
— Ты самый лучший друг, который у меня есть. Я буду верить…
— И я буду верить, — говорит талисенна, — до последнего.
Летит как на крыльях вороной конь под пустым седлом, а следом торопится седой скакун с двойной ношей — Бордонкай бережно прижимает к себе безвольное, тело госпожи и поэтому не может помахать на прощание, но он оборачивается, и острый взгляд Ловалонга различает это. А когда уже ничего нельзя увидеть, Ловалонга знает — Бордонкай все равно оборачивается…
Близнецы Эйя и Габия торопятся следом за друзьями. Перед тем как сесть на своего коня, Габия подходит к Ловалонге и становится на цыпочки, целуя его прямо в губы. При всех.
— Я люблю тебя, — говорит она. И хотя Габия ни о чем не спрашивает, он понимает, что нельзя отпускать ее в путь с грузом горя и пустоты.
— Я люблю тебя, — тихо шепчет он, целуя ее закрытые глаза.
Какая разница, кого он любит, если сегодня талисенна принимает участие в своей последней битве. Пусть будет счастлива волчица, сестра урахага — зеленоглазая Габия.
Если бы время было милосердно, они нашли бы нужные слова. Но время — жестокий бог. Оно торопит, подгоняет и не желает ждать. Маленький отряд скрывается вдали, и Ловалонга повторяет, не стесняясь присутствия воинов:
— Я люблю тебя… Каэ.
Это был не очень долгий бой. Тагары не стали тратить время на пустые переговоры. Они спешились, выстроились цепью и пошли в ущелье. Зу‑Самави и Ловалонга были уверены, что тагар кто‑то предупредил о том, что их отряд будет небольшим. Поэтому у противника налицо явное численное превосходство. И, не надеясь остановить врага, тхаухуды во главе с эламским талисенной встали насмерть, чтобы задержать противника настолько, насколько это было возможно.
Когда воины Джералана вошли в узкий и тесный проход между двумя скалами, закрываясь щитами от стрел, которыми их мог осыпать спрятавшийся в засаде противник, в ущелье было тихо. Никто не препятствовал ханским солдатам осторожно продвигаться вперед. И только когда человек пятьдесят уже зашли довольно далеко негромкий властный голос скомандовал:
— Вали!
И огромные глыбы загрохотали вниз по склонам.
Тагары были завалены камнями в проходе — около полусотни из них остались снаружи, но в ближайшее время не могли попасть в ущелье и прийти на помощь своим товарищам. Остальные же были отрезаны от внешнего мира. Около половины из них сразу погибли под обвалом, навсегда погребенные в горах.