Дерется он как демон или солдат Арескои, но зря не убивает. Так, обдерет как липку и отпустит с миром. Ну а вздумаешь сопротивляться — изрубит в капусту. Говорят, обходительный, а жалости ровно в змее, когда она добычу глотает. Ну ингевоны — они ведь все с характером. Так что не ходите никуда, ложитесь спать.
— А вы, благородная госпожа, — продолжил хозяин, — лицом вылитая дочка эламского герцога. Жаль, бедняжка не при уме была. Он ее недавно привозил в Аккарон. Разряжена, как куколка, а глаза пустые, стеклянные. Эх, где теперь Элам? Что в мире делается, скажите? — Хозяин возвел глаза к темному небу.
Тедоре говорил еще что‑то — о непорядке в стране, о том, что ярмарки нынче пошли не те, вот в его годы… Но Каэ слушала толстяка уже вполуха.
Воршуд всем своим видом давал понять, что всерьез принял предостережение хозяина насчет ночного грабителя и не собирается влезать в какую‑нибудь передрягу.
Однако как‑то само собой вышло, что через несколько минут они уже шли по направлению к восточным воротам. Воршуд злился на себя, что не отговорил Каэ от опасного ночного приключения, — главное, ведь и цели никакой нет. Но Каэтана металась по ночному Ак‑карону, охваченная одной‑единственной мыслью — она была здесь. Когда‑то очень давно, но вот этот уголок города точно помнит!
Каэ остановилась, и Воршуд чуть было не полетел носом от столь резкого торможения. Бормоча про себя какие‑то жалобы, он поднял голову и оторопел: его спутница с отрешенным видом выделывала на абсолютно пустой улице, освещенной только светом немногочисленных окон, странные движения, будто повторяла фигуры замысловатого танца. Воршуд хотел было остановить ее, но одернул себя и решил понаблюдать.
В этом немом спектакле явно участвовало несколько людей. И хотя их не было видно, по движениям Каэтаны отчетливо угадывалось, где они могли находиться в тот момент, потому что Каэ сражалась на мечах. Однако руки ее оставались пустыми, а клинки висели на перевязи.
Она не просто фехтовала. Маленький альв понял, что так сражаются только один раз в жизни, защищая и себя саму, и свою душу. Так стоят за то, что ценится больше собственного бытия, потеря чего страшнее смерти. Но что же это было для Каэтаны — Воршуд не знал.
А Каэ в этот момент остановилась, словно без сил опустила руки, и из ее груди стали с рокотом выкатываться слова, произнесенные чужим — грубым и тяжелым — голосом:
— Ты уйдешь из этого мира и никогда больше не вернешься в него. Ты забудешь свое имя. Ты уже его забываешь. Как тебя зовут?! Ну!
— Ка‑а‑а, — застонала она собственным голосом. — Ка‑а‑а!..
— Ты забыла его! — Эти три слова тяжелыми камнями легли на душу ошарашенного альва, который слушал в темном переулке Аккарона разговор, происходивший здесь многие годы назад, но когда?
— Ты не вернешься сюда и никогда не найдешь своих детей. Твой отец не поможет тебе. Прощай!
Каэтана изогнулась дугой и захлебнулась страшным отчаянным воплем. Воршуд испугался, что они привлекут к себе внимание, но улица оставалась пустынной.
— Детей… — бормотал он, с трудом удерживая бьющееся и извивающееся тело.
Придя в себя, Каэтана ничего не помнила. Только саднило сорванное криком горло. Она извинилась перед Воршудом и продолжила эту странную ночную прогулку. Удивительное происшествие заняло всего несколько минут.
Альв собирался рассказать Каэтане, что, возможно, у нее есть дети, но потом засомневался. Даже если она и услышит об их существовании, то вряд ли узнает, где они. А уж коли следы отыщутся, то он обязательно расскажет ей о том, что она кричала страшным чужим голосом этой ночью.
Они медленно шли вдоль домов, добродушно смотрящих в темноту освещенными окнами. Изредка из‑за занавесей доносились приглушенные голоса: ночь была жаркая, и ставни почти во всех домах распахнули настежь.
— Ты не скучаешь по своему миру? — осторожно спросил альв.
— Не знаю. Я вообще уже не считаю его своим. Знаешь, Воршуд, у меня такое ощущение, что кого‑то заперли во мне и он колотится, пытаясь выбраться, покинуть эту темницу. Мне все время кажется, что вот‑вот я вспомню, сделаю то, что должна, но время идет, а я не вспоминаю. Только перед глазами мелькают какие‑то странные картины вроде как о моей жизни. А что со мной было?
— Наверное, сознание потеряли…
— Наверное. Как сон, Воршуд, — видела в том переулке силуэты троих. Они со мной дрались на мечах, а потом я почему‑то остановилась, словно меня цепями сковали, и один из них говорил со мной — страшно так. Но о чем — не знаю.
— Это от переживаний, благородная госпожа. Один левиафан отберет лет десять жизни. А вы представляете, сколько вам может быть лет?