Со временем росло одиночество Тригарануса и его ненависть к непонятливым и глупым людям. Будучи разумным, он обнаружил, что ему ведомы понятия любви, красоты и счастья. Но сами счастье, красота и любовь остаются ему недоступными. Одинокий немой мозг, обреченный на жалкое существование среди примитивного, народа, постепенно угасал в темнице собственного тела.
Уйти Тригаранус тоже никуда не мог. Не приспособленный для самостоятельной жизни, он не умел добывать пищу — а мяса ему требовалось много. И хотя голодная смерть не грозила зверобогу, его ненасытность причиняла мучения. К тому же он уже не верил, что где‑нибудь встретит более радушный прием и найдет друзей, — и, строго говоря, в этом был абсолютно прав. Не желая стать гонимым и жалким в иных местах, он остался богом там, где родился. Когда же он обнаружил, что нелепые люди могут любить и быть счастливы, то стал уничтожать их уже с наслаждением, отказывая им в том, в чем они когда‑то отказали ему. Он радовался, когда несчастная мать билась в истерике у околицы деревни, с ужасом вслушиваясь в отчаянные вопли похищенного им ребенка.
Он был изгоем среди богов и людей. Его небесный отец — Джоу Лахатал — так никогда и не вспомнил о страшной твари, которую поселил в заброшенном городе. Единственное, что он даровал своему нелепому детищу, — это видение собственной его смерти. Тригаранус знал, что умрет от руки маленького человеческого существа, которое не убоится его в час своей гибели, которое обратится, к нему как к равному и вызовет на равный бой. И он был заранее благодарен тому, кто избавит его от этой постылой жизни, вызволит из клетки.
Шак‑а‑шаманак со временем поняли, что проще привязывать к столбам у разрушенного храма избранные ими самими жертвы, чем подвергать риску абсолютно всех. Зверобог привык к тому, что беспомощных пленников приводят прямо к нему, — его существование сводилось только к ожиданию этого момента да к постоянной дреме в промежутках. И чем обильнее была жертва, тем дольше он потом не беспокоил людей.
Дикари ловили любых путешественников, которые имели несчастье забраться в глубь лесной чащобы, именуемой на картах Тор Ангех. Всем пленникам грозила неизбежная смерть от клыков вечно голодного бога, и Тор Ангех стал пользоваться дурной славой во внешнем мире.
Тригаранус уже и сам не помнил, чего он ждал от каждого следующего человека, стоявшего перед ним у столба. Но он никогда сразу не нападал на свои жертвы, а всегда выжидал некоторое время.
Существо, которое могло действительно стать полубогом, превратилось в демона, отвратительную тварь‑людоеда, еще одно исчадие Джоу Лахатала. Он был свиреп, злобен и кровожаден. Но все же где‑то внутри почти неслышный ему самому тихий голос твердил свое — он лелеял безумную надежду освободиться, вырваться любой ценой, дождаться противника, а не жертву и проиграть ему поединок, дав шанс убить себя и тем самым избавить от тоски и муки одиночества.
Таврос Тригаранус ждал.
Маленький отряд добрел наконец до относительно твердой почвы и расположился на отдых. Пока Джан‑гарай и Ловалонга стояли на страже, остальные устраивали на краю леса небольшой лагерь. Бордонкай натаскал офомную кучу хвороста, заодно выворачивая с корнем и приглянувшиеся деревца, а Эйя и Габия хлопотали о ночлеге. Каэтана готовила на костре, альв помогал ей‑в основном вспоминая рецепты, слушая содержание которых все изнывали от желания попробовать эти изысканные блюда.
— Воршуд, немедленно прекрати, — наконец не выдержала Габия. — Просто невыносимо слышать, чего, сколько и как слопали твои ненасытные предки. Обжора несчастный.
— Мои предки, равно как и я, — с достоинством возразил альв, — вовсе не являются обжорами, как ты овершенно неправильно и оскорбительно, я бы сказал, выразилась. Все альвы отличаются екяонность к гурманству, но это, знаете ли, ближе к гуманизму, чем к обжорству.
Эйя принюхался:
— Скажите, пожалуйста, дорогая Каэ, а что вы готовите?
— Траву, — коротко ответила голодная Каэтана.
Бордонкай тоскливо заглянул в котелок, кипевший над костром, потянул носом и недоверчиво спросил:
— И это все?
— Есть еще немного хлеба, — упавшим голосом поведала Габия. — А что делать?
— Придется мне сбегать на охоту, — предложил Эйя. — В самом деле, так хочется есть. Я туда и обратно, вдруг что‑нибудь попадется… — С этими словами он принял уже знакомый своим спутникам облик.
Белый волк, сверкнув желтыми глазами, бесшумно скрылся в зарослях.
— И откуда у него силы? — Габия блаженно растянулась на траве у костра, потягиваясь и отогреваясь. — Я даже не столько хочу есть, сколько спать… Мне бы суток двое…