— ...Все в полном порядке, — говорил он с особенно ласковыми, вкрадчивыми интонациями. — Что же удивительного, что не доставляют четыре месяца? Вы заказали очень сложные машины, это будут лучшие машины в мире... Да, я говорил: три месяца, но у нас была забастовка. Машины будут высланы вам через две недели, теперь говорю вполне точно. И могу сказать, что вы будете ими довольны... Меня и то в Лионе ругали, что я назначил баснословно низкую цену. Будьте вполне спокойны... Я говорю из Нью-Йорка... Еще не знаю, сколько здесь пробуду. Представьте, и американцы немало у нас заказывают! Скоро собираюсь приехать к вам опять. Вместе осмотрим место ваших заводов... Не забудьте, кстати, что вы мне обещали охоту... А что Анита?.. Как «какая Анита»? Ах да, виноват, бывают же такие обмолвки! Она была очаровательна!.. Конечно, конечно, не «была», а есть, — смеясь, говорил он. — И вообще, аргентинские женщины самые прекрасные в мире, кроме, быть может, американок... Нет, не возражайте, когда американка хороша собой, то она самая прекрасная из женщин! Этого вы ей не говорите, скажите только, что я везу ей из Парижа подарок, — не говорю, что именно, будет сюрприз... А вам, извините, подарка не везу: какой подарок можно сделать миллиардеру!.. Не скромничайте, даже в Европе известно, что вы богатейший человек в Южной Америке!.. До скорого свиданья. Я так рад, что опять побываю в вашей чудесной стране!
Владелец же огромных аргентинских плантаций и впоследствии сам не мог понять, как он, деловой человек с большим опытом, поддался обману этого авантюриста: при подписании договора заплатил ему аванс, хотя не очень большой по сравнению с суммой заказа на машины. Правда, тот представил доверенность от Лионских заводов, состоял членом их правления и полномочным представителем по приему заказов; он тогда объяснил, что заводы новые, выстроенные после войны на деньги от плана Маршалла, что они представляют собой последнее слово техники. Предложил условия гораздо более выгодные, чем условия американских заводов, сказал, что их фирма хочет завоевать аргентинский рынок и потому первые заказы готова исполнять с самой ничтожной прибылью; показывал фотографии грандиозных заводских строений, старательно обсуждал каждый пункт договора, делал уступки, хотя не во всем, и вздыхал после каждой уступки. Обнаружил совершенное знакомство с техникой, часто вставлял ученые слова.
В петлице у него была розетка Почетного Легиона, он к слову сказал, что охотно выхлопочет орден и для заказчика за заслуги по торгово-промышленному сближению между Аргентиной и Францией: иностранцам Почетный Легион дается гораздо легче, чем французам, — он назвал двух видных французских министров, через которых легко выхлопочет крест. Этот разговор был за обедом; он угощал аргентинца в лучшем ресторане, заказал Mouton Rotschild и шампанское. Говорил о своих путешествиях, о знакомствах. Он знал Черчилля, завтракал у него в Чартвелле, — правда, это было тогда, когда Черчилль был в отставке. — «Теперь Винни опять страшно занят, и я больше к нему не заезжаю, я ведь, собственно, никто, просто богатый промышленник». А имение у него очень скромное — «у Винни земли, верно, в десять тысяч раз меньше, чем у вас. Правда, уголок очень живописный, особенно пруд и домик, где он пишет свои картины, — они, право, очень недурны! Конечно, он не мой друг Матисс, но у него, несомненно, есть талант!» Сказал, что завтрак был для Англии недурной, хотя тоже скромный. «Клемми чрезвычайно мила, именно такая жена, какая нужна Черчиллю, и он ее обожает, просто смотреть любо». Аргентинец недоверчиво спросил, много ли было гостей; оказалось, что только их соседка, мисс Генриэтта Сеймур, тоже милая дама. Недоверие владельца плантаций исчезло: «Ну, допустим, о «Клемми» приврал, но не выдумал же соседку». На вопрос же, знает ли он и президента Перона, член правления Лионских заводов ответил, что, к большому своему сожалению, не знает, — «К нему ведь попасть не так легко, но в Париже я был представлен на большом вечере покойной Евите, она была красавица в полном смысле слова». На ресторанный счет друг Черчилля едва взглянул и заплатил, вынув туго набитый бумажник. За кофе аргентинец подписал чек. Позднее, узнав, что ордена у члена правления никогда не было и что никаких заводов не существовало, он только произносил крепкие слова, но ругал больше самого себя, а к авантюристу особенно злобного чувства не сохранил.
Запрошенная же одновременно французская полиция сначала ничего важного сообщить не могла. Его фамилия была ей известна, фишка о нем, разумеется, в архиве была, как обо всех. Он не француз, родился в Тунисе, часто приезжал в Париж, в Марсель, в Лион, на Ривьеру, но во Франции никогда не жил... Ездил в Северную и в Южную Америку, в последний раз прилетел в Париж из Неаполя. Он учился в лицее где-то в Африке. Хотя за ним ничего не значится, он как-то соприкасался в milieu{2}, его там иногда видели секретные осведомители.