Каждый вечер оба мальчика обедали с бароном в огромном зале, а дрожащие огоньки свечей заставляли головы на стенах отбрасывать зловещие тени. Слуги бесшумно вносили и выносили огромные серебряные подносы с гусями, ветчиной, раками, бутылками прекрасных вин и фруктами, а иногда и мазуреками [1], которые Владек особенно любил. Затем барон отпускал слуг и рассказывал мальчикам разные случаи из польской истории, позволяя им сделать по глотку данцигской водки, в которой плавали маленькие листочки золота, ярко горящие в свете свечей. Владек, когда набирался храбрости, всегда просил рассказать о Тадеуше Костюшко.
– Это был великий патриот и герой, – отвечал ему барон. – Этот символ нашей борьбы за независимость. Он учился во Франции…
– …чей народ мы обожаем и любим так же, как мы ненавидим всех русских и австрияков, – добавлял Владек, которые от этой истории получал тем больше удовольствия, что знал её дословно.
– Кто кому рассказывает, Владек? – смеялся барон.
– …он воевал вместе с Джорджем Вашингтоном в Америке за свободу и демократию. В 1792 году он вёл поляков в бой при Дубенке. Когда наш недалёкий король Станислав Август оставил нас и перешёл на сторону русских, Костюшко вернулся на любимую родину, чтобы свергнуть иго царизма. Какую битву он выиграл, Леон?
– При Раклавице, а затем освободил Варшаву.
– Правильно, дитя моё. Но, увы, затем русским удалось собрать огромные силы, и в битве при Мацейовицах он был окончательно разбит и взят в плен. Мой прапрапрадед воевал рядом с ним, а потом под командованием Домбровского служил под знамёнами великого императора Наполеона Бонапарта.
– И за службу Польше он был сделан бароном, и этот титул с той поры носит ваша семья в память о тех великих днях, – сказал Владек с такой гордостью, как будто титул однажды должен был перейти к нему.
– Эти великие дни наступят снова, – тихо сказал барон. – Я молюсь за то, чтобы дожить до них.
Во время Рождества крестьяне имения собирались в замке, чтобы присутствовать на всенощном бдении. Барон возносил молитву своим красивым низким голосом, а потом все садились за стол, и Владек стеснялся ненасытного аппетита Яцека Коскевича, который наваливался на все тринадцать перемен блюд, начиная с борща и кончая пирожными и сливами, чтобы потом, как и в прежние годы, валяться дома с больным желудком.
После пира Владек с радостью раздавал подарки своим братьям и сёстрам: куклу – Софии, ножик – Йозефу и новое платье – Флорентине, – Владек сам выпросил у барона этот подарок.
– И вправду, – сказал Йозеф своей матери, получив от Владека подарок, – он не наш брат, мама.
– Нет, – ответила мать, – но он всегда будет моим сыном.
Всю зиму и весну 1914 года Владек набирался сил и знаний. Внезапно в июле немецкий учитель покинул замок, даже не попрощавшись, и ни один из мальчиков не мог сказать, почему. Им и в голову не приходило увязывать его отъезд с убийством в Сараеве эрцгерцога Франца Фердинанда студентом-анархистом, которого второй их учитель описывал в неожиданно торжественном тоне. Барон часто бывал молчаливым и задумчивым, и мальчики не знали, почему. Молодые слуги, друзья их игр, тоже стали исчезать из замка один за другим, и мальчики опять не знали, почему. К концу года Леон стал выше, а Владек – сильнее, и оба мальчика поумнели.
Летом 1915 года – время прекрасных ленивых дней – барон отправился в долгое путешествие в Варшаву, чтобы, как он сам сказал, привести свои дела в порядок. Он отсутствовал три с половиной недели, двадцать пять дней, которые Владек каждое утро отмечал в календаре в своей спальне; ему они показались целой вечностью. В день, когда барон должен был вернуться, оба мальчика отправились на железнодорожный вокзал в Слониме, чтобы его встретить. Домой они возвращались в молчании.
Владеку показалось, что величественный барон выглядел усталым и постаревшим. Всю следующую неделю барон вёл с управляющим быстрые тревожные разговоры, которые смолкали, как только в комнату входили Леон или Владек. Это было так непривычно и загадочно, что мальчики боялись, не они ли являются нечаянной причиной этих разговоров. Владек впал в отчаяние, что барон может отослать его в домишко охотника; мальчик всегда помнил, что там он – чужой.