Покинув кабинет, обескураженные Лопухин и Путиловский отправились в свой родной Департамент.
— Павел Нестерович, не переживайте! Может, в действительности не все так страшно, как вы расписали, — успокаивал Лопухин. — Наше доверенное лицо в эсеровской верхушке уверяет нас, что в ближайшее время никаких действий против царской фамилии и членов правительства не планируется. Гершуни далеко, на акатуйской каторге, равных ему организаторов террора не видно даже близко. Все будет хорошо! Началась война, в стране растет патриотизм. Представьте себе, даже самые заклятые враги существующего порядка стали на сторону нашей армии! У эсеров сейчас не на кого будет опереться.
Путиловский, нервно куривший папиросу, сухо рассмеялся:
— А если мы проиграем войну?
— Господи, Павел Нестерович! Типун вам на язык! Да как вы можете такое говорить! Надеюсь, вы не японский шпион? Ха-ха, извините за сравнение!
— Говорить можно все. Представьте себе невозможное: мы проигрываем русско-японскую войну. Что тогда с революционным движением? Куда оно идет?
Он повторял в точности рассуждения Франка о вреде маленькой победоносной войны, которая внезапно оборачивается поражением. Лопухин пожал плечами:
— Ну... если только отвлеченно... Если проиграем — будет... будет плохо.
— Не плохо, а очень плохо! Уровень народных чаяний сейчас высок как никогда, все ждут чего-то лучшего. Но если они обманутся в своих ожиданиях, начнется поиск виновных. И искать будут не у нас с вами! Искать будут на самой вершине, вплоть до государя. Вы понимаете, что такое русский бунт? С кого все спрашивают на Руси? Кого кличут выйти на крыльцо?
Мимо, точно специально, промчался царский выезд, сопровождаемый шестеркой летучих кирасир на крупных вороных конях. Занавески в карете были задернуты, но по времени и сопровождению Путиловский понял: государь возвращается в Зимний. Что-то не совсем ладно на Дальнем Востоке...
— Успокойтесь и работайте. Подкорректируем вашу деятельность, все будет хорошо. — Лопухин поощрительно похлопал Путиловского по плечу. Тот панибратства не любил, но на сей раз сдержался, — Кстати, направьте своего гениального пожарного поручика на бал в дом баронессы Кноритц. Там в прошлый раз был пожар, так пусть хоть проинструктирует. И заодно присмотрит.
А в это время в приемной министра его секретарь, Константин Ефимович Пакай, несколько месяцев назад замеченный Плеве в Департаменте полиции и переведенный за усердие в Министерство, высунув кончик розового язычка, с усердием копировал данные и выводы Путиловского прямо с плаката на отдельный листок бумаги. Делал он свою работу быстро и качественно, как и все, за что брался. Прошло не более пяти минут — и бумага была сложена в отдельный конверт с заранее записанным, ничего не говорящим постороннему лицу адресом. Конверт передан с посыльным в экспедицию, сложен вместе с сотнями других похожих министерских писем и отослан по адресу.
Схема, которую придумал сам Пакай, была очень простой. Никому и в голову прийти не могло, что секретные сведения могут таким мака-ром пересылаться из Министерства в любую точку империи. Или, как в вышеописанном эпизоде, за границу. Конверты с грифом «Министерство внутренних дел» в «черный кабинет» не поступали, там хватало работы и без этого. Все гениальное просто, но ведь и все простое — действительно гениально!
...Это было лоно. Оттого что щека Савинкова при повороте головы прижалась к плоской пустыне живота, взгляд его исказился до такой степени, что ему представилась действительная пустыня, безжизненная и горячая, по которой бредет он сам, лишенный влаги путник. Он чуть смежил веки, чтобы нереальность воображаемого стала более реальной. Помогло. Он ползет, умирая от жажды... Силы на исходе, и подняться ему, видимо, уже не придется. Вокруг, куда ни бросишь взгляд, плавные барханы, сотканные из песчаного шелка. Ни травинки, ни кустика.
Чуть приподняв голову, путник видит вдалеке привычный сознанию мираж-оазис, которому он не верит, потому что грезил о нем постоянно последние — действительно ли последние? — дни бесконечного путешествия-умирания... Никакой надежды у него не осталось, но инстинкт обманывается и на этот раз. Может, это реальный оазис и он спасется, потому что растительность уж очень густая и животворящая. Никогда еще он не видел таких богатых оазисов, хотя путешествует в подобных краях не первый год. Из последних сил он ползет по миллиметру вперед, все ближе и ближе. И чудо свершилось: это не мираж, это реальность.
Вот уже пальцы коснулись первых жестких кустиков, чуть простирающихся за четко обрисованную линию лона. Белая пустынная кожа — и пышная растительность, под которой не видно ни пяди земли... Очертаниями сей обманчивый мираж напоминает переплетения мельчайших черных лиан-волосков, пробиться сквозь которые, на первый взгляд, невозможно. А ведь он должен найти источник, припасть к нему и напиться за несколько дней страданий, напиться на несколько недель вперед, ибо такого оазиса он уже может и не встретить, а пустыня так велика и безгранична, что никто из вступающих в ее пределы не может знать ни цели, ни окончания своего путешествия...