Между танцами и хлебом (так назвали ужин) поместились зрелища. Притушили свет. Из-за портьеры, изображавшей море, выплыл картонный «Варяг». Из труб валил настоящий дым, а из орудийных стволов стали греметь настоящие выстрелы. Это Берг, идя сзади за картоном, ловко поджигал короткие бикфордовы шнурики, и через секунду орудие стреляло пышным снопом искр. Многочисленные барышни визжали от восторга и кричали «Браво!».
Японские миноносцы были много меньше по размерам и стреляли гораздо чаще. Из-за них показались два японца, коих изображали нанятые на Сенной площади китайские торговцы. «Японцы» скалили зубы и предательски размахивали (за неимением лучшего) кривыми турецкими ятаганами из оружейной комнаты барона. Нечисть — она везде нечисть, и ятаганы вкупе с китайцами были приняты за чистую японскую монету.
В завершение был дан миниатюрный салют цветов российского флага, и под эту патриотическую трескотню «Варяг» погрузился в серую портьеру. Все, кроме Колчака, встали. Колчак же матюгнулся сквозь зубы и покинул с двумя приятелями поле сражения. В соседней зале были накрыты столы для ужина. Три офицера взяли по большой рюмке водки и выпили, не чокаясь, в память погибшего товарища, графа Нирода, — они вместе служили гардемаринами в своем первом кругосветном вояже на броненосце «Ретвизан». В бальной зале послышались звуки «Боже, царя храни» — то пели приглашенные хористы Мариинского театра. Колчак вновь нехорошо отозвался о происходящем и поднял вторую рюмку:
— За тех, кто в бою!
И тут к ужину хлынули гости. Офицеры в мундирах всех цветов радуги, степенные дамы, девушки на выданье в бальных нарядах с обнаженными спинами стали есть и пить во славу русского флота. Все шло так' хорошо, что баронесса исплевалась через левое плечо, предотвращая козни со стороны аристократических подруг.
Когда последний гость покинул теперь уже самый гостеприимный дом столицы, силы оставили хозяйку, и она без задних ног, на одной только воле поплелась в залу приглядеть за слугами. В пустой зале в совершенном одиночестве исполнял свой долг позабытый всеми храбрый поручик Берг. Он отыскивал несгоревшие петарды, удалял горючие материалы, заботливо оберегая вверенный ему дом от неминуемого пожара. Такая ретивость удивила баронессу. Усердие требовало вознаграждения, и она велела подать ужин прямо в залу, где и уселась, пригласив Берга разделить трапезу.
Поскольку оба с утра ничего не ели, то накинулись на еду удивительно дружно и уже к третьему бокалу шампанского почувствовали себя давними приятелями. Боже упаси, Берг понимал всю глубину разделявшей их сословной пропасти и не претендовал ни на что, кроме как на хороший ужин. Однако бес всесилен, и если Берг не претендовал, то баронесса призадумалась, держа в зубах воображаемый сыр в виде молодого поручика.
Совершенно некстати в зале показалась безутешная фигура барона, с унылым видом подсчитывавшего убытки, нанесенные дому. Барон был изгнан из зала настолько быстро, что Берг принял его за слугу и даже прикрикнул на неради-, вого, чему тот удивился, но посчитал полицейские полномочия Берга достаточными для того, чтобы безропотно удалиться.
Баронесса тут же увидела в Берге человека молодого и энергичного, способного привлечь внимание дамы не первой свежести и небольшого ума. На правах старшего друга она попросила позволения называть его несколько на старославянский манер — Иоанном, каковое позволение было дано без промедления. Что-то либо в лице Иоанна, либо в одежде — она геройски пропахла порохом, а запах пороха удивительным образом возбуждает дам! — привлекло внимание баронессы, и при неизбежном прощании, когда Берг, щелкнув несуществующими шпорами, склонил пробор над ручкой баронессы, она отнюдь не по-матерински подняла его голову и подарила ошеломленному поручику благодарственный поцелуй, отдающий шампанским.
В каждом поцелуе всегда присутствует некая временная константа, которая позволяет участнику этого чувственного процесса классифицировать данное действие как поцелуй отеческий, материнский, братский, дружеский и так далее вплоть до поцелуя смерти, коему предшествуют лобзания страстные, удушающие и оргиастические.
Берг, будучи в начале самостоятельной жизни учеником весьма отстающим в поцелуйной науке, последние пол года преуспел, догнал товарищей по счастью, а некоторых и перегнал. Поэтому он стал мысленно считать секунды, отделявшие поцелуй материнский, на который он и претендовал, от прочих видов. Часики тикали, и из материнского поцелуй плавно перетек в дружеский, затем в полустрастный и далее в страстный. Ошибиться Берг не мог, потому что в его ротовую полость, которая у млекопитающих развита не менее, чем у парнокопытных, проник язычок баронессы и стал вести себя в чужом рту, как у себя дома.