Холодно, холодно, холодно, холодно…
Вечер приходит — и вот, опять
Я отправляюсь ко сну, утомлён,
Холод оставив прихожей, в вороте.
Снятся всю ночь путевые столбы.
Как бы и мне умереть на вокзале,
В Томске, и в нём похороненным быть.
Чтоб на могильной плите написали:
«Он похоронен в любимом городе».
Всё. И не надо ни дат, ни имён.
Приехал («В жизнь иную ищешь ты брешь — на ком…»)
В жизнь иную ищешь ты брешь — на ком?
Камеры повсюду, но что проку с камер?
Люди нарастают, как снежный ком,
А потом отваливаются.
Кусками.
Идёт! («Волны разрывной и всей прочей волны…»)
Волны разрывной и всей прочей волны
Мы не испытаем, пока влюблены.
Разрыва не будет —
Так думают люди,
Которым разрывы совсем не нужны.
Но только волну нелегко обуздать,
Влечёт она в дальние дни-города.
Все стороны света —
Плохая примета,
Покуда пути все ведут никуда.
Срывая печати, тесьму, колпачки,
Снимая браслет-отпечаток с руки,
Скупая остаток,
Ломая порядок,
Стирая о камень стальные клыки,
Взирая на чёрную ночь из окна,
Вбивая в могильные дни имена,
Любя слишком многих,
Смиряюсь в итоге.
И знаю: идёт саранчою волна.
Между нами не осталось ничего («Я совсем не в силах думать головой…»)
Я совсем не в силах думать головой,
А особенно в плену таких оказий:
Между нами не осталось ничего.
Разорвались неразорванные связи.
Я уже не утоляю голод свой,
В окружении реторты тонкостенной…
Между нами не осталось ничего.
Мы два самых близких тела во вселенной.
Насекомое («Себя — добычу горностая…»)
Себя — добычу горностая —
Переварив змеёй толпы,
Я влез в прохладный зев трамвая,
И сделался глухим, слепым,
Я сел на нары — словно в кресло,
Сглотнувши брани анасвай.
Я знал: за мной змея пролезла
Вовнутрь — и тронулся трамвай.
Во мне кипел мой гнев незваный,
Как революция в стране.
И с гневом я упал в нирвану,
И странный сон приснился мне:
В нём я, себя же добивая,
Переварил змеей толпы.
И влез в прохладный зев трамвая,
И сделался глухим, слепым.
Платочек («Ты все плачешь, и плачешь…»)
Ты все плачешь, и плачешь…
Ты плачешь, и плачешь, и плачешь,
Отражаешься всюду —
Везде ты, при взгляде вокруг.
И когда вдруг стихает
Гроза, я, не веря в удачу,
Словно стражник темницы,
Лицо открываю на стук.
И я вижу опять
Отражения, лёд в отраженьях…
Я бы рад уничтожить
Платочек твой, с синей каймой,
Но ты знаешь сама:
С новым утром придёт продолженье.
Извини, мне пора.
Уходи.
И закрой за собой.
Гематит («Начала у начал и прочего — начало…»)
Начала у начал и прочего — начало
Я положил, порвав Дамоклов волосок;
Ты села на окне, ты пела и скучала,
Смотрела в серый день и дождь пила, как сок.
Ты лошадей звала и плакала о ночи,
И прыгнула потом в открытое окно.
Помялась высота, впиталась в позвоночник…
А я не спас тебя, мне было все равно.
Выл ветер по тебе, певец скорбей и славы,
Мне было всё равно, о чем бы он ни выл;
Ведь я из рук своих ковал, ковал оправу —
Для сердца твоего, стеклянной головы.
Я плёл, ковал, паял, весна в окне кипела.
Не всё, что я хотел — но очень много смог,
И хрупкий гематит в оправу после вделал,
Влил кровь свою, как клей, и вышел оберёг.
И этот амулет, что мне вошёл в привычку,
Я подарил тебе; и ты сказала мне:
«Я бросила тебя, а ты был безразличен.
Моя любовь — пуста. Твоя — пуста вдвойне».
Когда выпускает («Он в каменных джунглях — невидимый жук…»)
Он в каменных джунглях — невидимый жук.
Он воздух взрезает, подобно ножу.
Весь мир полигоном
Назвав по закону,
Он ходит, и я с ним повсюду хожу.
Он любит спускаться на самое дно.
И часто, когда ничего не дано,
Потоком гонимы,
Он — и подсудимый,
Как тени, сливаются в чем-то одном.
И дремлющий в каждом слепой прокурор
Лениво читает ему приговор.
И с этой туфтою,
Враньём, клеветою,
Он спорит — и может не выиграть спор.
Тогда — мой черёд, не по мне западня.
Момент чёрный взгляд на кого-то поднять.
И все замолкают,
И все замолкают,