Когда кобура выпускает меня.
ЖД («Жив по крайней мере; герман равен Гере…»)
Жив по крайней мере; герман равен Гере.
Сонные тетери нам с тобой равны —
Мы равны тетерям… И плацкартный терем
Мы шагами мерим — сонные слоны.
Выкалены печи. Выклевана печень.
Тамбурная нечисть крутит колесо.
Бредом верхней полки, взглядом снизу колким,
Мы в ЖД-двуколке уезжаем в сон.
Утки («Нереальны, невозможны…»)
Нереальны, невозможны
Утки на реке Москве,
Что сливаются с водою
Как и небо над Москвою —
Только две.
Стены, купола и башни,
Труб разрозненных дымы —
Всё набросано мазками,
Очень грубыми руками.
Так и мы.
Предсказание («Бомбы падали — спереди, сзади…»)
Бомбы падали — спереди, сзади,
Окружали, мешали дышать.
Дом трещал и молил о пощаде,
Дом совсем не хотел умирать.
Управляя небесным штурвалом,
Шёл пират по кровавой кривой.
И окно, где ты раньше бывала,
Поражало своей пустотой.
Воздух ожил и сбросил оковы…
Разрывались глаза, провода…
Город выстроят, выстроят снова,
Залатают прорывы. Тогда
Станет город иным, незнакомым;
Но всегда будет передо мной
На стене недобитого дома
Бесконечно пустое окно.
Ж.Ф. («Жара большая. И холод тоже…»)
Жара большая. И холод — тоже.
Я в них, а так же среди степей;
Я очень сложен, я очень сложен,
Я очень сложная вещь в тебе.
Ты тратишь время на самоломку,
И в самоволку душой бежишь,
Чтоб всё сцепить словно звенья, скомкать
И вырвать вмиг из законных ниш,
Отправить веру в утилизатор,
Сказать: «не буду!», сказать: «уйди!».
Поспать, подумать, слепить гранату,
Щипцы найти для тепла в груди.
Сметая всё, даже то, что надо,
Ты мне приказываешь: «Стоять!»
Ты смотришь чёрным как дуло взглядом
Куда-то внутрь меня, а я
Из черной ткани и белой кожи,
Весь в лентах связок и кумачей,
Я очень сложен, я очень сложен,
Я очень сложен из кирпичей.
Непостижимо («Женщина говорила…»)
Женщина говорила
Множеством аллегорий,
Про великое счастье и про ничтожное горе,
И звучали из тонкого звона её, кололи
Маркес, Лорка, Туве Янссон и Джованьоли.
Отмечая несбыточность и несложимость фактов,
На балкон выходила, непостижимо как-то,
И садясь на краю, на самом краю балкона,
Удивлённо смотрела — как будто была законной
Или, может, упрямо верной его женою —
Человека из прошлого, ставшего мне стеною
Из гнилой черепицы: «Ты для него — опора.
Для него — и меня, но с другой стороны монитора».
И дождями молчанья, и серебром зеркал,
Застывая в лесу с крыльями из асбеста,
Я так молча стоял, и стоя молчал, молчал,
Будто эта чужая жена стала мне невестой,
Становясь дымком, беззаботней цыганских снов,
Неподвижней Снусмумрика в чаще с губной гармошкой,
Я дышал, вдыхая воздух в её ладошку.
Я дышал, вдыхая воздух в её окно.
Пропуск («Промерзший верньер поддается не так легко…»)
Промерзший верньер поддается не так легко —
У старого «ЗИЛа» полегче вертеть баранку.
Сквозь шум и откуда-то там, далеко-далеко,
Вечерний эфир передаёт морзянку.
Реклама вся, музыка, новости — не поменять
Канала, всё то же, но только в других частотах:
Три точки… щелчок…
три тире… (щелчок…
три точки… щелчок…) —
и опять.
Помочь умоляет кто-то.
Я жду передачи точных координат,
Костяшки грызу, весь на нервах; но я не нужен.
Хоть просят о помощи — помощи не хотят.
А может, не верят в помощь в такую стужу.
Все вымерзло в мире, спряталось по углам,
В ячеечках офисов, змеях дорожных пробок.
Сигнал отражен — никого не пускают к нам
Вовнутрь свинцовых коробок.
Телескопический мир («Ничто и никто не поможет…»)
Ничто и никто не поможет
В ночи мотыльку у окна.
Когда неудобная кожа
Становится слишком тесна,
Внутри к милосердью взывает
Познанье, бельмом на глазу;
Так, ногти и пальцы ломая,
Безумно к свободе ползут.
Так ищут слова (не находят),
Так верят в слова (а их нет).
Оно так стремится к свободе,
Оно так стремится вовне —