гда душевные силы путника истощились и ноги при каждом шаге грозили подкоситься. Что ж, по крайней мере, он не будет голодать, притороченные в перемет седельные сумы набиты под завязку, напоминая о любовной заботе лилит, которая, выходит, вовсе не так безалаберна и недомовита, как можно было бы подумать, поглядев на ее беспутные привычки. Скверно лишь, что нигде во всей округе нет даже крохотной тени, где мог бы притулиться каин. Утро ползет к полудню, и солнце уже палит зноем, и воздух дрожит маревом, не дающим нам верить своим глазам. Ну и к лучшему, сказал каин, не придется слезать, чтобы перекусить. Дорога идет то вверх, то вниз, и осел, который, по всему видно, незаслуженно носит это имя, обозначающее глупое упрямство, движется зигзагами, то туда, то сюда, и, можно предположить, он перенял этот гениальный трюк у мулов, превзошедших в совершенстве всю науку альпийских восхождений. Еще несколько шагов — и подъем окончен. И вот — о несказанное изумление, о потрясение, о диво дивное — открывающийся глазам каина пейзаж совсем не похож на оставшийся за спиной, он никогда еще не видел, чтобы так пышно зеленела листва на раскидистых ветвях ухоженных деревьев над взблескивающей водой, под плывущими в поднебесье белыми облачками. Каин оглянулся, но позади была все та же выжженная и безжизненная пустыня, там ничего не изменилось. Будто он пересек границу, миновал рубеж между двумя странами. Или двумя временами, сказал каин и так сказал, словно не отдавал себе в этом отчета, словно кто-то придумал это и произнес вместо него. Потом он вскинул голову взглянуть на небо и увидел, как плывшие над землей облака вдруг замерли отвесно над землей и сразу же колдовским образом исчезли. Тут, впрочем, надо принять во внимание, что каин был плохо подкован в вопросах картографии, можно даже сказать, что это было, в известном смысле, первое его заграничное путешествие, так что немудрено удивиться — другая земля, другие люди, другие небеса, другие обычаи. Все так, разумеется, все так, но кто бы мне все же объяснил, по какой причине облака не могут переплыть отсюда туда. Причина, переспросил тот, кто говорил устами каина, причина в том, что время тут другое и что эти любовно ухоженные и возделанные рукой человека земли, образующие пейзаж, в минувшие года были столь же бесплодны и запущенны, как в земле нод. Так что же, спросим себя, мы попали в будущее, и то, что видим здесь, видели в кино, в книжках читали. Ну, в общем, да, в будущее, такова расхожая формула, служащая для объяснения того, что здесь вроде бы происходило, скажем мы и вздохнем с облегчением, налепив ярлычок, приклеив этикетку, однако, по нашему мнению, будем лучше понимать это явление, если обозначим его как некое иное настоящее, ибо земля-то — прежняя, да вот настоящие времена меняются, одни остались в прошлом, другие только еще воспоследуют, куда как просто, любой уразумеет. Но вот уж если кто рад по-настоящему, так это осел. Его, рожденного и взлелеянного на засушливых землях, вскормленного соломой и колючками, вспоенного строго отмеренными порциями воды, зрелище, явившееся очам, трогает до глубины души. И поистине жаль, что некому во всей округе истолковать движения его ушей, которыми он машет, как матрос — флажками, благо свод сигналов дарован ему природой, и в блаженстве своем даже не помышляет животное, что придет день, когда захочется изъяснить неизъяснимое, а оно, как всем известно, есть именно то, для чего средств выражения еще не придумано. Счастлив и каин, который уже предвкушает обед на свежем воздухе, под сенью чего-нибудь густолиственного и широкошумного, под журчание быстрого ручья и слаженный хор пернатых в ветвях. Справа от дороги, вон там, он видит купу раскидистых дерев, дубраву, так сказать, что сулит лучшую из теней и обедов. Туда и направляет осла. Облюбованное место, казалось, просто создано было предоставить приют утомленному путнику и вьючному его скоту. Параллельно деревьям тянулись заросли кустарника, окаймляя узкую тропинку, что взбегала по крутому склону холма. Осел, освобожденный от бремени тороков, предался наслаждениям, даруемым свежей сочной травой вкупе с безыскусной прелестью полевых цветов, и дивился вкусу, коего доселе не знавало его нёбо. Каин спокойно отыскал прогалину и, присев на землю в окружении доверчиво-невинных птичек, поклевывавших крошки, принялся закусывать, меж тем как воспоминания о мгновеньях, пережитых в объятиях лилит, нежданно вновь стали воспламенять ему кровь. Уже отяжелевшие веки его начали смыкаться, как вдруг раздавшийся неподалеку юношески звонкий голос: Отец, заставил его вздрогнуть, а потом другой голос, принадлежавший человеку взрослому и немолодому, отозвался: Чего тебе, исаак. Мы принесли сюда дрова и огонь, но где же она, жертва для всесожжения, а отец ответил: Бог усмотрит, бог найдет себе жертву для всесожжения. И оба продолжили подъем по склону. А покуда они поднимаются и не поднимаются, нам недурно было бы узнать, как все это началось, и того ради узнать, чтобы лишний раз убедиться — господь не из тех, кому стоит доверять. Дня, что ли, три назад, никак не позже, сказал он аврааму, отцу того отрока, что тащит сейчас на спине вязанку дров: Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, исаака, и пойди в землю мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе. Да-да, вы прочли правильно, господь приказал аврааму принести в жертву собственного сына, и так обыденно и просто, как просят стакан воды, когда захотелось попить, из чего следует, что подобное вошло у него в привычку и, можно сказать, укоренилось. В соответствии с естественной человеческой логикой аврааму надлежало бы немедля послать его куда подальше, но этого не произошло. И наутро бесчеловечный отец встал пораньше, заседлал осла, наколол дров для жертвенного костра и отправился туда, куда было сказано господом, а с собой взял двух слуг и сына исаака. Шли трое суток, и наконец авраам увидел впереди, на известном отдалении то самое указанное место. Тут он сказал слугам: Останьтесь вы здесь с ослом, а я и сын пойдем туда и поклонимся и потом возвратимся к вам. Если называть вещи своими именами, авраам был не только такой же негодяй, как господь, но еще и изощренный лгун, готовый обмануть каждого двоесмысленным, что в личном словаре рассказчика этой истории значит — лживым, вероломным, предательским, языком своим. И, придя на место, о котором сказал ему господь, авраам устроил там жертвенник, разложил дрова. Потом связал сына своего и положил его на жертвенник поверх дров. А потом достал нож, чтобы принести бедного мальчика в жертву, и уже собрался было перерезать ему горло, но тут почувствовал, как кто-то удержал его руку, и тотчас услышал чей-то голос: Что ж ты делаешь, сволочь старая, родного сына собрался убить да сжечь, дело известное, начинается с агнца, а кончается тем, кого ты должен любить больше всего на свете. Это господь мне приказал, господь повелел, стал оправдываться авраам. Замолчи, пока я тебя самого не убил, живо развяжи малого, вались на колени и проси у него прощения. Но кто ты. Я каин, я тот ангел, что спас жизнь исааку. Да нет, этого быть не может, каин — никакой не ангел, ангел — это тот, кто сию минуту, прошумев крыльями, опустился тут и задекламировал, как актер, дождавшийся наконец своей реплики: Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь я знаю, что боишься ты бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего для меня, для него то есть. Припоздал малость, сказал на это каин, исаак жив остался исключительно благодаря моему вмешательству. Ангел изобразил на лице сокрушение: Очень сожалею, что задержался, но, поверь, не по своей вине, пока летел сюда, произошла какая-то поломка в правом крыле, отчего нарушилась синхронизация с левым, и в итоге я постоянно сбивался с курса и был весь в мыле, да мне еще толком не объяснили, на какой из этих гор произойдет всесожжение, так что если я вообще попал сюда, то не иначе как по особливой милости господа. Поздно, повторил каин. Лучше поздно, чем никогда, ответил ангел надменно и так, будто изрекал неоспоримую истину. Ты ошибаешься, никогда — это не противоположность поздно, противоположность поздно — слишком поздно, возразил каин. Ангел проворчал: Еще один рационалист выискался, и, поскольку не исполнил еще до конца возложенное на него поручение, договорил остаток своего послания: Господь вот еще велел передать, что так как ты сделал сие дело и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то самим собой клянется, что благословляет тебя и, умножая, умножит семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря, и овладеет семя твое городами врагов своих, и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа моего, ну, то есть господнего. Для тех, кто на самом деле не знает или делает вид, сказал каин, объясняю, что это — двойная бухгалтерия, когда одно не проигрывает за счет выигрыша другого, и я, признаться, не понимаю, как будут благословлены все народы земли за то лишь, что авраам повиновался нелепому приказу. У себя на небесах мы называем это должной покорностью, пояснил ангел. Припадая на правое крыло, чувствуя во рту горький вкус от того, что миссия провалилась, посланец небес удалился, авраам с сыном тоже направились туда, где ожидают их слуги, а мы, покуда каин прилаживает на сп