Не до веселья было Хосе Росарио. Его не только оставили ночевать на улице, его подвесили к дереву посреди поселка в назидание всем изменникам, как любил это делать Хайро. А утром...
Вспоминая улыбку Росарито, Лола начинала рыдать еще громче. Ее заперли вместе с Дейзи, Гаэтано и Тибисай в гостинице. В окно она видела площадь, видела дерево и была безутешна. Она плакала, думая о Хосе Росарио, который был единственным счастьем ее жизни, плакала, думая о том, что сама надругалась над своим счастьем и любимым человеком, не пожелав прислушаться к его просьбам, не пожелав изменить свою жизнь..
Дейзи всегда недолюбливала Лолу. Про себя она считала ее просто дурой и, слушая ее причитания, только убедилась в своей правоте, Да если бы ей, Дейзи, любимый человек предложил честную жизнь, она пошла бы за ним на край света! Обо всем бы позабыла!
— Как же мне жить? Как жить? — рыдала Лола.
— Сунешь свое горе в лифчик и проживешь, Лола Лопес, — жестко ответила Дейзи. — Ничего другого тебе не остается!
Как ни странно, грубость Дейзи подействовала лучше всякого утешения. Жизнь — штука грубая, и, для того чтобы сладить с ней, нужна немалая толика мужества.
Об этом и напомнила Дейзи Лоле. И Лола ее услышала. Легче ей не стало, но она поняла, что должна держать себя в руках.
Тибисай горевала про себя, она жалела весь их несчастный поселок. Только люди приподняли голову, только понадеялись на лучшую жизнь, как опять они в крови, в грязи, ограбленные, обездоленные... Нет, видно, удел их проклятого поселка — горе и нищета!
Но и в горе и в нищете люди оставались людьми, они поддерживали друг Друга участием и посильной помощью.
Мирейя промывала рану падре Гамбоа. Один из партизан собрался проучить гордеца Дагоберто, падре кинулся на его защиту, и ему едва не проломили голову
Дагоберто сидел тут же в углу комнаты и смотрел на ловкие руки Мирейи. У Мирейи не было ни йода, ни спирта, чтобы как следует обработать рану, но все-таки она продезинфицировала ее, перевязала.
— Пустяки! Царапина! — отмахивался Галавис.
Ему не терпелось снова схватиться с негодяями. Бездействие для него было худшей пыткой, но пока приходилось терпеть и обуздывать себя.
Весь поселок замер, затаился. Примолкли вечно враждующие Жанет и Лус Кларита, притулившись возле Антонио, который обнял их за плечи. Сейчас у них была одна опора, одно утешение.
Притихнув, но не смирившись, люди набирались сил, чтобы справиться с насильниками, которые посягнули на их право жить.
Мертвая тишина поселка была нарушена Хосефой — она пришла со своим отрядом в Сан-Игнасио. Первым она увидела своего брата, подвешенного к дереву.
— Снять! — немедленно распорядилась она. — Позвать ко мне Хайро! — был ее второй приказ.
Хайро лениво вышел из бара навстречу разгневанной Хосефе, улыбаясь насмешливой, самодовольной улыбкой.
— Твой брат — изменник, — сказал он, кивнув на потерявшего сознание, избитого Хосе Росарио, лежавшего на земле. — На рассвете я собственноручно его расстреляю.
— Измену установит суд. И приговор — тоже дело суда. А пока нужно привести Хосе Росарио в порядок, чтобы он мог дать на суде показания, — резко сказала Хосефа.
Хайро передернул плечами: суд так суд, все равно они его расстреляют.
Ухаживать за Хосе Росарио позвали Мирейю. Увидев рядом с ней еще и священника, Хосефа приказала отправляться к Хосе Росарио и ему. Пусть помолится за ее брата. Не помешает!
Воспользовавшись удачным случаем, Галавис с наикротчайшей улыбкой попросил у Хосефы дозволения обойти свою паству, нуждающуюся в утешительном слове и благословении.
— Приведете его в порядок, — Хосефа указала на брата, — а потом утешай свою паству! — решила она и ушла.
Галавис почувствовал себя на седьмом небе. Но пока им в самом деле нужно было помочь Хосе Росарио. Благодаря заботам Мирейи — холодным примочкам, обмыванию ран и ушибов, — Хосе Росарио довольно скоро очнулся. Он был слаб от побоев, и
Мирейя приготовила ему укрепляющее питье из трав. Она лечила его, заботилась о
здоровье, приближая тем самым его гибель. Но не задумывалась об этом. Ее делом была жизнь. Смерть была делом других рук...
Эти руки выпустили пулю в Таю/пая, и теперь Манинья, величественная, властная Манинья, опустившись на землю сельвы, мягко и ласково окликала его: