...Под утро Каталина с криком проснулась от острого укола в щеку и тотчас же попала в объятия Рикардо.
— Что с тобой? — спросил он обеспокоенно, крепко прижав ее к своей груди.
— Меня кто-то уколол... Или укусил, — Каталина потерла ужаленную щеку.
— Ах, это ерунда, — рассмеялся Рикардо. — Вот он, бандит! Смотри! — продолжая удерживать Каталину одной рукой, другой лодочник ухватил за лапку огромного волосатого паука.
— Ай! — завопила Каталина.
— Не бойся, глупенькая! Я убил его. Видишь, он уже мертв. Ну-ка, покажи свою рану.
Каталина опомниться не успела, как лодочник приблизил к себе ее лицо и нежно поцеловал сперва в щеку, а затем и в губы. Поцелуй получился долгим, потому что у Каталины не нашлось ни сил, ни желания сопротивляться.
— Ты устроил мне ловушку! — сказала она немного погодя, мысленно проклиная себя за минутную слабость.
— По-твоему, это я подбросил паука?
— Нет. Ты просто лег со мной в гамак, когда я уснула.
— Но что же мне было делать? Я ведь тоже не привык спать на голой земле, — он растянул губы в такой обезоруживающей улыбке, что Каталина сама невольно усмехнулась.
— Мог бы сплести два гамака, — сказала она с укоризной.
— Прости, не додумался...
— Рикардо, я говорю серьезно, — опять напустила на себя строгость Каталина. — Если ты снова вздумаешь меня целовать, то я... Я подожгу тебя! — она выбралась из гамака и выхватила из костра тлеющую головешку.
— Ты это уже сделала, — сказал он, и от его глубокого бархатистого баритона в груди Каталины поднялась мощная горячая волна.
— Может, мы пойдем? Уже утро... — молвила она после некоторой паузы.
— Что ж, пойдем, — согласился Рикардо. Они прошли всего несколько метров по сельве и очутились на высоком холме, с которого открывался вид на... Сан-Игнасио-де-Кокуй.
— Мошенник!.. — задыхаясь от возмущения, воскликнула Каталина. — Ты устроил ночевку в двух шагах от дома! Ненавижу тебя! Презираю!
Глава 4
Наступил момент, когда Такупай вынужден был признать, что совсем разучился понимать свою госпожу. Это случилось после того, как она вдруг заявила, что собирается навсегда осесть в Сан-Игнасио-де-Кокуй.
— А как же золото? — осторожно напомнил ей Такупай.
— Здесь ко мне придет и золото, — уверенно ответила Манинья, не считая необходимым пускаться в более подробные разъяснения.
Этот разговор происходил ночью, а когда забрезжил рассвет, она отправилась к Дагоберто Миранде и попросила продать ей дом, в котором он теперь не живет.
Дагоберто был немало удивлен столь ранним визитом, а еще больше — просьбой Маниньи.
— Прости, — сказал он ей, — но я сейчас должен идти на поиски дочери.
— Одно другому не мешает. Сколько ты хочешь получить за дом?
— Нисколько! — оборвал ее Дагоберто. — Этот дом не продается. В нем родилась моя дочь!
Тут как раз примчалась Тибисай и сообщила, что с противоположного берега Негро к ним движется плот, на котором Рикардо Леон везет Каталину. Счастливый отец тотчас же устремился к причалу.
— Папочка, ты жив! — бросилась к нему Каталина и стала целовать его в губы, в щеки, в повлажневшие от слез глаза. — Какая радость! Я так за тебя боялась!
— Доченька, птичка моя, — бормотал осоловевший от счастья Дагоберто, которому впервые в жизни довелось ощутить любовь дочери. — Я тоже тревожился за тебя...
Уже собрался идти на поиски...
Затем он обернулся к Рикардо и стал горячо благодарить его. Тот был несколько смущен, но встреча отца и дочери его явно растрогала.
— Я уничтожу Каталину Миранду! — прошипела Манинья, наблюдавшая в числе прочих эту волнующую сцену. — Рикардо Леон будет моим!
Такупай мягко тронул ее за локоть, опасаясь, что она может быть кем-то услышана.
— Не дергай меня, Гуайко, — рассердилась Манинья. — Запомни: сегодня — день мести! Манинья Еричана расправится с дочерью Дагоберто Миранды и получит своего мужчину!
Приезд Каталины Дагоберто решил отметить всеобщим застольем, с музыкой и танцами. До самого вечера жители Сан-Игнасио пребывали в радостном возбуждении, готовясь к празднику, а когда на небе зажглись звезды, все собрались в украшенном гирляндами баре.
Манинья тоже присутствовала здесь как почетная гостья — так сельчане выразили ей свою благодарность за спасение Фернандо. Манинье такое почтение было приятно, однако она видела, что люди не доверяют ей, опасаются ее, и чувствовала себя чужой на их празднике.