— Не печалься. Как только выберешься из Сан-Игнасио, все устроится наилучшим образом, — уверенно заявила Каталина.
Дома ей пришлось выдержать неприятный разговор с отцом, который опять убеждал ее не торопиться с отъездом.
— Папа, я столько дней не была на работе!
— Да, это понятно, — соглашался с ней Дагоберто. — Но здесь у тебя — дом, отец, а там — только работа.
— Там у меня тоже есть дом.
— Ты никогда о нем не говоришь, как и не вспоминаешь о своем женихе. Почему, Каталина? Ты его не любишь?
— Люблю.
— Но я не вижу, чтобы ты по нему скучала. Когда человека любишь, то непременно скучаешь по нему в разлуке. Ладно, прости, больше не буду лезть к тебе со своими сомнениями.
Утром весь поселок вышел провожать отъезжающих. На лицах сельчан была такая глубокая печаль, будто они навсегда прощались с самыми близкими и дорогими людьми.
— А может, все-таки останетесь? — звучало тут и там. — Мы к вам так привязались!
Фернандо, растроганный таким вниманием, держался из последних сил.
— Я тоже к вам привязался, — повторял он. — Спасибо за все. Мне в самом деле нелегко вас покидать.
— Ну так оставайтесь!
— Нет, нет...
В этой суматохе к Антонио подошел Джефферсон и заговорщически подмигнул ему:
— Иди в курятник.
— Зачем?— изумился тот.
— Иди.
Сердце Антонио обожгла догадка: Лус Кларита! Он искал ее на берегу, но девушка почему-то не пришла прощаться. Неужели она назначила ему свидание... в курятнике?!
— Лус Кларита! — тихо позвал ее Антонио, войдя в темный сарай.
— Я здесь, — робко ответила она. — Вы уезжаете, мы никогда с вами не увидимся... — в ее глазах стояли слезы.
— Да, - пробормотал Антонио.
— Я хотела проститься с вами. И попросить... Поцелуйте меня, пожалуйста. Пусть мой первый поцелуй будет вашим!..
Не ожидавший такого сюрприза, Антонио был смущен не меньше Лус Клариты. После некоторой заминки он нежно поцеловал девушку в губы. Затем крепко обнял ее и теперь уже страстно припал к трепещущим, почти детским губам.
Из курятника он вышел покачиваясь, словно пьяный.
Инграсия между тем вручила Фернандо пакет с лепешками — на дорогу. Тибисай подарила ему небольшую иконку.
— Да хранит вас Господь, — сказала она, перекрестив Фернандо и всех остальных, поднимавшихся в лодку к Рикардо. — Еще не бывало случая, чтобы колдовской камень ошибался, — добавила она специально для Каталины.
— Сеньор, возьмите этот конверт, — попросил Рейес Фернандо.
— Очередное прошение об отставке? — недовольно проворчал Хустиньяно.
Мирейя тоже не упустила своего случая.
— Это письмо для моей мамы, — пояснила она Фернандо. — Опустите его в ящик.
Каталина поцеловала на прощание отца и взошла на борт. Рикардо и Бенито завели мотор...
— Постойте! Подождите! — бросился к ним Фернандо. — Я не могу уехать! Мне нужно остаться. Я должен осуществить мой проект!
— Только не говори, что ты тоже остаешься! — воскликнула Жанет, увидев, как заметался в лодке Антонио.
— Нет, я еду с тобой, — обреченным тоном ответил он. — Прощай, брат! Удачи тебе!
Покинув лежбище ягуаров, Манинья около суток пребывала в прострации, а затем ей снова привиделось золотое сияние, и она решительно устремилась на поиски вожделенного металла.
Путь, указываемый сиянием, пролегал через чащобу, где однажды ночью раздался душераздирающий крик непонятного происхождения. Пока Манинья и ее люди соображали, что бы это значило, на поляну выбежало человекоподобное животное и, запнувшись о корягу, упало прямо перед Маниньей. Телохранители тотчас же схватили чудище и привязали его к дереву.
Приглядевшись получше, Манинья поняла, что это никакой не зверь и не лесной демон, а всего лишь обезумевшая и одичавшая женщина, разучившаяся даже понимать человеческую речь. Одета она была в полуистлевшие лохмотья, на ногах — резиновые сапоги, лицо несчастной было покрыто толстым слоем грязи, давно не мытые волосы слиплись, свалялись, в комки, и эта устрашающая грива особенно придавала женщине сходство с диким животным.
— Манинья, лучше оставить в покое это пугало, — высказал свое мнение Такупай. — Отпусти ее с миром.
— Ты глуп, Гуайко, — ответила ему Манинья. — Она приведет нас к золоту.
— Опомнись! С чего ты взяла?