Такупай тяжело вздохнул и кончиками пальцев потер виски. Голова болела, мозг отказывался решать непосильную задачу, интуиция безмолвствовала. Но индеец продолжал напряженно думать.
К Манинье он прибился много лет назад, когда был еще молодым. Пораженный ее красотой в самое сердце, Такупай не мог и помыслить о том, что эта горделивая девушка, повелительница сельвы, обратит на него внимание как на мужчину. И он стал всего лишь ее верным слугой. Сколько лет было Манинье, когда они встретились, Такупай не знал. Один мудрый, всеми почитаемый индеец рассказал ему историю Маниньи, больше похожую на легенду.
— Манинья — дочь принцессы Юномани и голландца, искавшего здесь золото, — пояснял этот старейшина племени, медленно потягивая из кружки горячее травяное зелье. — Принцессе ребенок был ни к чему, и, брошенная в сельве, Манинья росла среди ягуаров. Потом на нее случайно набрел мудрец по имени Памони. Манинье тогда было не больше года. Памони взял ее с собой и обучил всем премудростям жизни в сельве. А перед смертью подарил ей самое большое чудо: заклинание луны.
«Хочешь быть всегда молодой и красивой?» — спросил Памони, и Манинья ответила:
«Хочу!» Тогда он умыл ее молоком ягуаров и сказал: «Отныне ты вручаешь свою душу луне. Будешь всегда мудрой и красивой, но при одном условии! Тебе нельзя рожать, Манинья Еричана, потому что твои дети, станут твоей старостью и твоей смертью.
Если ты родишь ребенка и посмотришь в его глаза, — в тот же миг к тебе начнет неумолимо приближаться смерть».
Такупай и верил, и не верил в эту легенду, но годы шли, а Манинья оставалась такой же молодой и красивой, какой была в первую их встречу.
— Сколько тебе лет? — спросил он однажды. — Двадцать?
— Да. Мне вечно двадцать! — ответила она с победоносной улыбкой.
А потом невесть откуда появился тот роковой мужчина с огненными глазами и так же внезапно исчез... И вскоре Манинья сама открыла Такупаю свою тайну, втянув его тем самым в зловещее поле колдовских сил. «Убей и принеси мне мертвое сердце!» — приказала она.
И Такупай принес мертвое сердце, но — не убил.
Так у него появилась своя, тщательно скрываемая от Маниньи, тайна...
— Гуайко, ты где? — тихо окликнула его госпожа.
Такупай тотчас же ловко спрыгнул с гамака и пошел на голос Маниньи. Она сидела в зарослях папоротника, на огромном замшелом валуне. У самых ее ног вкрадчиво журчал проворный ручей. Лицо, освещенное полной, щедрой луной, казалось испуганным. Даже в темноте можно было заметить, как расширены зрачки Маниньи.
— Ты ничего не видишь, Гуайко? — спросила она, услышав его шаги.
— Нет, Манинья. А что видишь ты?
— Там... там... девочка, — произнесла она с едва уловимой дрожью в голосе. — Маленькая, красивая... В нарядном платьице... Она ищет мать. Зовет: «Мама, мама!»
— Манинья, с каких это пор ты стала пугаться призраков? — преодолев охвативший его ужас, напустил на себя строгость Такупай. — Та девочка — призрак. Она давно умерла. И ты знаешь это не хуже меня.
— Да, Гуайко, да, — рассеянно молвила Манинья, все еще находясь во власти видения. — Но почему она явилась мне именно сейчас, когда я вновь встретила мужчину с огненным взглядом?
— Потому и явилась, — назидательно произнес индеец. — Она хочет напомнить тебе, чем кончаются такие увлечения. Скажи лучше: ты больше не видишь золота?
— Нет, Гуайко. Я больше ничего не вижу.
— А что тебе поведала сельва?
— Она советует то же, что и ты: остановиться, подождать, отдохнуть.
Такупай впервые за всю ночь облегченно вздохнул.
Глава 2
В поселке Сан-Игнасио-де-Кокуй считалось дурным тоном расспрашивать кого-либо о его прошлом. Если человек попал в сельву, значит, для него началась совсем другая жизнь, ничего общего не имеющая с предыдущей. Так полагали немногочисленные жители Сан-Игнасио и были, вероятно, правы.
Начало этому поселку положили золотоискатели, рискнувшие приехать сюда вместе с женами или невестами. Именно ради них — женщин — и был разбит палаточный лагерь, превратившийся затем в поселок. «Негоже нашим возлюбленным маячить вблизи рудников и разжигать нездоровые страсти у всякого сброда, ринувшегося сюда в поисках легкой наживы» — так или примерно так рассуждали добропорядочные мужчины и стали строить для своих дам жилища, более надежные, нежели палатки.