У машины обнялись снова, потом передал его Саня двум молодцам – не тем, что привезли его сюда, обратил внимание Гриша, другим. Впрочем, какая разница… За дорогу не перемолвились ни словом. Гриша все думал о Витьке, не мог не верить тому, что рассказал Саша, да душа противилась. Вспоминал, как тосковал о брате, как часто видел его во сне, как страдал от мыслей, что брат больной и одинокий где-то мается, даже бомжует, а может, и в живых-то нет… Чего только не представлялось долгими бессонными ночами…
Дома, обняв Сонечку, долго молчал, да и она не торопилась с расспросами. Лишь когда произнес: «Одна ты у меня на свете, Сонечка», – тревожно заглянула в глаза:
– Ты хочешь сказать, что Вити, что брата…
– Да не то, о чем ты подумала. Жив. Но об этом потом… Я тому рад, Соня, что узнал о нем после того… После ночи нашей… Сейчас не знаю, как бы пережил услышанное и что натворить мог…
В поезде Лидия почти всю ночь простояла в тамбуре, благо, никто не отрывал ее от тяжелых дум. Дважды выходил покурить какой-то мужчина с помятой физиономией, из кармана куртки торчало горлышко пивной бутылки, видно, хотел опохмелиться, но не стал при ней. Похмельный интеллигент. Спасибо, не лез с разговорами. Выкурил сигарету и ушел. Сама же она курила одну за другой, ощущая противную горечь во рту, и все-таки, затушив сигарету, через несколько минут прикуривала снова. Иногда так, стоя, впадала в полудрему, и тогда ей казалось, что она вернулась в прошлое, когда в молодости на электричках часами ездила из одного конца московской области в другой. Жила в одном месте, у черта на куличках, работала в другом, училась в третьем… Тогда, ранним утром или поздним вечером, стоя ли, сидя ли, ловила она эти минутные передышки, погружаясь в сон, как в блаженство, тут же вздрагивала и просыпалась, но уже отдохнувшая. Хоть немножко, хоть самую малость… На одном маршруте обязательно появлялся нищий, распевающий одну и ту же песню. Занятную песню, да и мужик он был занятный, может, потому и запомнился, а может, потому, что тогда не было так много нищих…
У него был хороший голос. Лидия определила бы его как баритональный бас, а песня – целое повествование про Кудеяра-разбойника. Со своей памятью Лидия легко запомнила бы эту длинную песню, балладу настоящую, но, во-первых, ей это было не нужно, а во-вторых, мгновения сна стирали отдельные слова, куплеты песни. Но суть она все-таки помнила. Лютым разбойником был Кудеяр, под стать ему и двенадцать его сотоварищей. Но потом почему-то – а почему? Не помнила… – раскаялся и стал просить у Бога прощения за свои злодеяния. И Господь поселил Кудеяра в пустыню – а может, и нет, – где стояло одно единственное дерево – высохший дуб, и сказал ему: «Как позеленеет дуб, покроется листвой, так и будут тебе все грехи отпущены…» Раздал Кудеяр бедным людям все свое состояние, в рубище, на хлебе и воде жил под высохшим дубом, день и ночь творя молитвы, но дуб так и стоял засохшим. Однажды ехал мимо разбойник еще более страшный, чем был когда-то Кудеяр, вез с собой много награбленного, а также людей, захваченных в плен. Стал перед Кудеяром хвалиться своими «подвигами». Не выдержал Кудеяр и убил злодея, и сам ужаснулся содеянному, закрыл лицо руками, бросился на землю, понимая, что теперь отрезал все пути к спасению. А когда в полном отчаянии поднялся с земли, увидел, что дуб зазеленел, закудрявился, налился соком…
«Почему я вспомнила эту песню? – спрашивала себя Лидия. И отвечала самой себе: Потому что я схожу с ума. Или всегда была сумасшедшая. Ведь я не такая, как все. Возле меня (из-за меня?) погибают люди, которых я люблю или должна бы любить – например, мама, которую я никогда не видела… Может, и мне стоит убить какого-нибудь злодея, и это избавит меня… От чего? Чем я виновата? Неужели правду говорят верующие, что мы можем страдать за грехи наших предков? Что тогда натворили предки мои? Кажется, дедушка с бабушкой были очень верующими. Вообще, глупость какая… Убить злодея… А как? И где его взять? Дать объявление в газету: ищу злодея… Или нет, лучше так: если вам нужен киллер, симпатичная образованная женщина предложит свои услуги… бесплатно. Правда, оружия у нее нет и стрелять она не умеет. Что это? Кажется, юмор, на который она, в общем-то, мало способна. А если черный юмор – так пожалуйста? И что интересно, ее отец – если это действительно ее отец – годится на роль злодея? Ей стоит его просто полюбить – и все… Не то, такие убийства уже были. А вдруг правда он бес, если ее, родную внучку, бабушка называла бесовским отродьем? Убить беса? Нет, пойти к психиатру. Но перед этим узнать, что же все-таки случилось с Зойкой.
Только как? Господи, хоть бы она не поменяла фамилию, тогда через адресное бюро. Отчества не помню, вот плохо… Но район знаю, Зойка называла – Зареченский. Уже хорошо…»
На перроне Лидия стояла, растерянно оглядываясь вокруг, словно не понимая, зачем она здесь и куда первым делом направить стопы свои. Увидела своего ночного спутника, что курил с ней в тамбуре. Тот шел уверенным шагом, видно, что местный, и выглядел посвежевшим – успел все-таки отоспаться. Решилась, окликнула:
– Молодой человек! Вы не подскажете, где адресное бюро?
– С удовольствием! – улыбнулся Дмитрий. Улыбка была хорошей, да и весь он прямо светился доброжелательностью и, казалось, даже обрадовался просьбе. – Идемте, я вас провожу. Там рядом газетный киоск, я как раз прессу свежую хочу посмотреть.
Киоск действительно был рядом, и пока Лидии искали адрес Зойки, мужчина успел отложить приличную стопку газет. Увидев, что она уже уходит, приветливо помахал ей рукой. Лидия ответила благодарной улыбкой. А когда она скрылась за углом, Дмитрий поспешил к адресному бюро. Показал удостоверение, попросил сказать, кого она разыскивала. Зачем ему это понадобилось, он пока и сам не знал.
Виктор Иванович какое-то время был еще в сознании. Он даже услышал чьи-то шаги в коридоре. Возможно, это возвращается убийца. Сейчас пощупает пульс, поймет, что я живой и… Нет, добивать не будет, будет спасать. Опомнится. Вызовет «скорую». Но шаги затихли, а перед глазами появилось какое-то марево, розовый туман. А может, это сгущались сумерки. Потом показалось, что кто-то наклонился над ним. Ага, это его конь, его верный конь сошел с холста. Как кстати… Виктор Иванович хотел сказать ему что-нибудь ласковое, но не смог и попробовал хотя бы улыбнуться. Конь ответил ему печальным взглядом, наклонился еще ниже и стал облизывать горячим красным языком. Странно. Разве лошади могут так вылизывать лицо, руки, грудь? Как собака… Но боль стихала, тело обволакивало теплом. «Ты подними меня, унеси отсюда» – мысленно попросил Виктор Иванович коня, и тот понял его, но покачал головой. «Ты забыл? У меня перебито крыло. И сломан хребет, ты же знаешь… Ведь ты должен был создать меня сильным и гордым».
– Прости меня, – прошептал художник. – Прости… Я не смог этого сделать, потому что ты – мой автопортрет…
Дмитрий уже был у двери, когда раздался телефонный звонок. Положив трубку, сказал Марусе:
– Ну, сегодня денек предстоит… Убит художник Графов, прямо у себя в мастерской.
– Господи! Кому он был нужен, – была первая реакция Маруси.
– Пока! – Митя поцеловал жену. – Созвонимся. – И добавил: – Если получится…
Они никогда не задавали ненужных вопросов: когда вернешься, насколько уходишь. Оба были профи и с уважением относились к работе друг друга.
– В общем, так…
Подполковник Овсянников, начальник отдела, как всегда, ходил по кабинету и этим вечно создавал проблему для подчиненных: сидеть в присутствии начальства было не положено. Поэтому, расхаживая, время от времени подполковник повторял: «А ты сиди, сиди и слушай», даже если сидевший, в данном случае капитан Дмитрий Прозоров, и не думал подниматься. А еще он любил повторять: главное, смотри в корень, за что и приобрел себе прозвище Корень.